Родословная нашей семьи
Евгения Моисеевна Жилицкая [1923-2017]
Лучше поздно, чем никогда.
Моим дорогим детям и внукам (по вашей просьбе).
Уже много бессонных ночей в моей голове выстраивается четкая картина (как в черно-белом кино) нашего детства. Но я все откладывала перенести свои картины и мысли на бумагу – стеснялась. Но откладывать некуда – время.
Мои воспоминания в какой-то степени уникальны. Их представить и понять может не каждый (даже еврей), а только тот, кто жил в местечке, в довоенном небольшом городке с преимущественно еврейским населением с особым укладом, отношениями, профессиями, беднотой, грязью и пр.Свет – керосиновые лампы или коптилки, вода – в колодце, клуб – деревянное здание, где иногда крутят кино и выступают ученики. Пели, читали стихи, танцевали. Часто ставили спектакли еврейских писателей, в которых играли и белорусские ребята на еврейском языке. Набивалось зрителей полный нардом, сидели на скамейках.
Вход в кино был платный (иногда). Но мы, дети, подростки, залезали на задние ряды через окна. Это не считалось чем-то зазорным. Деньги, которые нам давали (копейки – 3 или 5 коп.), мы тратили на мороженое.
Помню (и вижу себя в пионерской форме) вечер памяти С. М. Кирова в 1934 г. Надо было срочно выучить поэму Безыменского, которая была накануне напечатана в полный разворот большой центральной газеты. С этим заданием я быстро справилась и довольно выразительно и громко прочитала это произведение перед залом, полным народа. За это меня прозвали «кировкой». Странное прозвище, но не обидное.
Наш дом был на Микулинской улице, которая тянулась от центральной (базарной) площади до окраины местечка. (Микулино – это такой же «город», как и наше местечко Колышки). В детстве казалось, что улица была длинной, но сейчас я понимаю, что можно было легко пересчитать дома на ней. Вот я вижу наш старый дом с большим огородом, с собачьей будкой, в которой на цепи жила большая дворняга Букет. За домом был большой огород, который обрабатывала мама с опухшими руками. Она готовила, убирала, стирала на всю большую семью: почти слепую бабушку Фрейде-Малку, властного дедушку Залмана (бывшего коробейника), дядю Меера - отца Бени и Фредика, папу – столяра, единственного работника, и на нас, троих детей Хаимке (дядю Фиму), Полика (дядю Павлика), меня – Геню.
Фиму в 9 лет забрали к себе в Демидов тетя Соня и дядя Израиль. У них не было своих детей. Папе и маме было трудно всех прокормить. Был голод, не было хлеба, шла коллективизация. Тетя с дядей вместе с Фимой уехали в Горький вслед за практичным дядей Лазарем и дядей Моисеем. Мама и особенно папа всю жизнь ревниво переживали отрыв от семьи Фимы. Я поняла это, когда сама была взрослой и жила у тети Сони. Но война не дала мне времени приехать в Колышки к родителям на каникулы. Судьба распорядилась по-другому. Я осталась жить и прожила счастливую жизнь.
Вот я четко вижу себя смотрящей в окно (после кори сижу дома). Плачу. Дети идут в школу, а меня не записали – не было 7 лет (в школу поступали в 8 лет). Мама меня успокоила, сшила из полотна сумку, положила карандаш, резинку, сшитую из обоев тетрадь, и я пошла в 1 класс белорусской школы, которая была на нашей улице. Я умела читать и писать.
Не помню точно, когда нас перевели в новую еврейскую школу, одноэтажное здание на окраине Лиозненской улицы, стоявшее во фруктовом саду, с туалетом во дворе. Лиозно – это районный центр в 20 км от Колышек, ж/д станция, с которой поезд шел в областной центр – Витебск. До Лиозно ехали подводой. Помню первую поездку поездом. Меня отправили в Витебск с гостинцами к родственникам папы. Сопровождала меня молодая женщина – попутчица. Я смутно ее помню. А багаж мой – плетеная корзиночка в виде сундучка с крышкой и четверть (больше 3 литров) - бутыль с молоком, которую я поставила на корзину и придерживала руками. Когда раздался свисток паровоза, я испугалась и, конечно, отпустила бутыль. Она разбилась, молоко разлилось по перрону. Я заплакала – боялась, что нас оштрафуют, и мы поторопились в вагон.
В Витебске в это время жили мои двоюродные сестры: Эмма (бабушка Игоря Бляхмана), Эрика и Лиза. Их мама, тетя Роза Кунина, старшая сестра папы, жила в Колышках. Я ее помню, но не знаю, когда дочери забрали ее в Витебск. На нашей же улице жила с семьей младшая сестра папы – тетя Рива, мама Ани (Хаи) Хиткиной, Калесновой. У меня сжимается сердце от жалости даже сейчас, когда я вспоминаю, как они жили. Часто от голода их спасала моя мама, которая тайком через окно, выходящее в огород, передавала им буханку хлеба, лепешку, бутылочку молока, овощи и пр. Тайком, не потому, что папа был жадный, а потому, что он не хотел кормить мужа т. Ривы, тунеядца и лодыря, отрывая от стариков и детей. О себе он не думал.
Детей было трое: Меер, Хайка, Шмулик. Не помню, ходил ли в школу младший. Он был слабо развит, много и невнятно говорил. Дети, вечно голодные, были не ухожены, плохо и неряшливо одеты.
Дядя Гриша (Гирш) был портным, ставил заплаты на одежде. Он надолго уходил на заработки в деревни. Жил там с бабами, любил выпить. А когда приходил домой, здоровый, сытый, требовал от т. Ривы ухода, кормежки, постели. Часто бил ее. Она, конечно, устраивала скандалы, кричала на всю улицу. Дома было не убрано, постель – одни дерюжки. Мне кажется, что она порой была не в себе от этой жизни.
Почему я о них написала? Больше некому о них вспомнить. В войну их увезли в гетто и они погибли. Спаслась только Аня (Хая), жизнь которой была тоже нелегкой. Она умерла в Витебске несколько лет тому назад. Имея трех дочерей и внуков, она была одинока. Пусть земля им будет пухом!
В местечке Яновичи жила еще одна сестра папы – Фрума. Я ее не знала. Павлик говорил, что она с дочерью в начале войны приезжала в Колышки, но они, как и многие евреи, попали в гетто и пропали. Дядя Меер до женитьбы жил в Колышках с нашей семьей.
Немного еще о школе. Еврейская школа – это теплый дом для детей и родителей. Дети изучали еврейский язык (идиш), русский, белорусский, немецкий, математику, географию, историю, ботанику и зоологию в объеме семилетки. Были труд и физкультура, самодеятельность. Пели и танцевали, участвовали в драмкружке, живой газете, писали плакаты. Мамы приносили на собрания с чаепитием лекех, тейгл, варенье. Слушали и смотрели выступления детей. Наша мама всегда была активисткой (делегаткой, как ее иронически называл папа). В школу надо было обязательно приносить с собой завтрак и съедать его на большой перемене. Завтрак состоял из кусочка хлеба или лепешки из льняного семени с добавлением какой-то сушеной травы (толкачики) и бутылочки молока, заткнутой тряпичной пробкой. Иногда перепадали и лакомства – на хлеб мама клала 2-3 прозрачных кусочка колбасы.
Я была, признаюсь, «а насерке» (сладкоежка, любительница вкусненького на идиш) и съедала все без хлеба до большой перемены. Потом хлеб отдавала Павлику в обмен на кусочек колбасы. Павлик учился в другом классе, младше меня, и он не всегда охотно шел на обмен. Ел он степенно, обстоятельно, откусывая большой кусок хлеба и маленький – колбаски и только на большой перемене. Таким степенным и обстоятельным он и остался. Иногда мы брали с собой в граненом стакане брусничное варенье, которое варилось с грушами, яблоками или морковью (сахара не было). Я ухитрялась тайком от учителя выуживать из стакана груши, яблоки, оставляя варенье. Грешна, конечно, каюсь!
С большой теплотой вспоминаю учителей еврейской школы. Почти все были не местные, а приезжие, окончившие педучилище в Витебске. Директор школы «хавер» (товарищ) Шмерл Добрусин, молодой, энергичный. Его жена – «хаверте» (тоже товарищ только женского рода) Марьяся, учительница географии. Хаверте Хана Рутштейн – учитель истории, хавер Залман Дикман – учитель труда и физкультуры, колыщанин, симпатичный молодой человек. Его отец был высококвалифицированный столяр. Жили они в Колышках. Наш папа учился у него столярному делу еще мальчиком. Все уроки проводились на идиш, а об иврите мы даже не слышали, молитвенники не читали. Хотя сидоры у нас дома были. Их читал папа, очень редко – мама. Мы же все состояли в кружке безбожников или воинствующих атеистов. Но вместе с родителями формально соблюдали традиции, праздники, с насмешкой относясь к некоторым ритуалам. Например (шлогум капорес крутили над головой курицу или петуха), когда дедушка собирал в деревянную ложку хомец, ползая по полу перед пасхой, и мы тихонько подсыпали крошки хлеба, зерно.
Но вкусно поесть мы любили, и взрослые, и дети. Удавалось это только по большим праздникам. Папа мастерил трещотки, которые мы крутили на пурим, изгоняя гомона (Амана), уплетали вкусные гоменташи с маком. Мацу пекли у нас дома в большой русской печке. Это называлось «подрад». Несколько семей объединялись для этого, приносили дрова, свою муку. Женщины месили тесто и раскатывали его длинными скалками в большие круглые тонкие листы. Дети накалывали их специально сделанными из медного пятака зубчатыми колесиками (рэйдл), а мужчины (зецер) сажали эти листы на горячий под печи, затем вытаскивали и укладывали в корзины. Это была нелегкая работа. Богатые евреи пекли эермаце (эер – это яйца). Они замешивали муку не на воде, а на яйцах. Мы, дети, иногда украдкой пробовали. Очень вкусно!
К пасхе заготавливали гусиный и утиный жир (шмальц) и шкварки (грибенес), делали кнейдлах, хремзлах (галушки с медом) и другие вкусные яства.
Открыто есть мацу мы не могли. Это противоречило правилам кружка безбожников, преследовалось, осуждалось. Иногда, выйдя на улицу с мацой за пазухой и увидев на расстоянии учителя, бросали мацу в грязь, делая вид, что у нас ее и не было. Хотя, я думаю, что учитель сам был не без греха.
Помню и такую глупую выходку. В конце нашей улицы в халупе жил одинокий ребе Мейсидл с пейсами. Ходил он в лоснящемся лапсердаке и был молчаливый. Я думаю, что он был не старый. С двух сторон улицы были деревянные тротуары, а в середине – непролазная грязь. Мы, подлые девчонки, занимали тротуары, а он вынужден был, чтобы не оказаться между нами, двумя женщинами, месить грязь. Это не мешало нам относиться к нему с жалостью. Мы приходили к нему домой, убирали грязь, мыли и чистили посуду, приносили кошерную еду на праздник. Он нас не прогонял. Мне кажется, он молча радовался нашему приходу, что-то бормотал про себя. Как он жил, чем питался, мы не понимали. (Дети бывают и жестоки, и добры)
На нашей же улице рядом с аптекой (аптекарь по фамилии Усер) был небольшой покосившийся домик (халупа) , в которой жили муж с полусумасшедшей женой и их сын Мейсл, наш ровесник лет 13-14, который в школу ходил только тогда, когда было, в чем. Полуголодный, учился плохо. Мама его ругала. В доме была грязь, нищета. Отец, если не ошибаюсь, был служкой в синагоге. Мы, несколько девочек, делали из веток веники, подметали полы, приносили с огородов картошку, морковь, лук. В местечке говорили, что эта женщина (кажется Голда) была в молодости красивой, а помешалась от безысходности жизни.
И, как в каждом местечке, были свои сумасшедшие. Хорошо помню Сойчу (ди мишугене). Она жила недалеко от еврейского кладбища. Это была молодая еще симпатичная женщина. Она одевалась в юбки, кофты, ходила с палкой, пела иногда, отгоняла мальчишек, которые приставали к ней с непристойными предложениями, и издевались над ней. Она заходила в дома, ей давали еду, какую-то одежду. У нее был свой домик. Дальнейшую судьбу этой женщины и большинства колышан я не знаю, т. к. в 8-10 кл. я училась в Демидове и приезжала в Колышки только на каникулы. В 1940 г. после окончания школы мама проводила меня в Горький, где я поступила в педагогический институт. Потом началась война и в Колышки я уже не попала. Все, связанное с войной, - печальная история. Были уничтожены почти все евреи. Почти все оставшиеся в живых, бывшие в эвакуации, в Колышки не вернулись. Я пыталась найти подруг Хану Хавуину, Рохл Рогошкину, Енту (Лену) Кикинзон, но ответа на мои письма не было, а родители наши о них ничего не знали. Война разбросала нас в разные стороны (и страны), многих уничтожила.
*
Жизнь в местечке была нелегкой. Негде было работать и зарабатывать. Работники – это ремесленники, кустари-одиночки, сапожники, столяры, портные, кузнецы. Артелей почти не было, помощников (учеников) нельзя было иметь. Они считались наемной силой и за них взимались большие налоги. Наш папа работал буквально от зари до зари. Но только на его заработок прожить было бы невозможно. Спасала помощь мамы. Дом, корова, куры, утки, гуси, огород, заготовка дров, сена и прочие работы – это все лежало на плечах мамы. Иногда она ходила с папой в деревни, где папа делал оконные рамы и стеклил их. Обратно домой приносили продукты: масло, муку, мед. Крестьяне любили папу за его обходительность, честность, скромность. Злейшим врагом папы был фининспектор, который собирал налоги с мизерного заработка папы.
Папа был малограмотным человеком, но он умел читать по-русски. Особенно он любил читать исторические книги, географию. С детства у него был дар рифмования. Иногда приходили мои одноклассники и записывали экспромтом сочиненные им стихи. Он говорил по-еврейски: «Аз их поб гепат а пен ин пант». Смысл таков – если бы у меня было перо в руках (если бы я владел грамотой), я мог бы жить по-другому, мог бы больше дать вам – детям, занимался бы другим делом.
Таков был наш папа, Райхлин Мойше Залманович, очень застенчивый, непубличный человек. Свое мнение, взгляды он высказывал дома, не на собраниях. Он был среднего роста, худощавый. И был человеком большой души. Я не помню, чтобы он ходил в синагогу. Молитвенник читал дома, часто нараспев (слух у него был хороший). От тяжелого физического труда у него на спине был жировик (желвак), который часто мешал ему работать. Но он молча терпел и никогда не жаловался. На нашем дворе была колхозная кузница, был колодец с полусгнившим срубом, немного подальше – сажелка (водоем). Этот водоем образовался из ямы, в которой копали глину. В этом «озере» плавали утки, гуси, иногда и дети. С улицы были двери в сени, чулан, а из сеней – в мастерскую, где работал папа. Там стоял верстак, токарный станок. Были инструменты (фуганки, рубанки, пилы, стамески, и др.), которые папа содержал в порядке – берег, чистил, точил. Вечером подметал стружки, щепки. И так изо дня в день, всю жизнь. Весь остальной не менее тяжелый труд лежал на плечах мамы. Я уже это писала.
Мама – Казакевич Лея (Лиза) Хаимовна, бабушка – Бейля. Она родом из города Демидова (до революции он назывался Поречье). Это тоже не столица. Он находится в 40-45 км от Колышек, но уже в Смоленской области, т. е. в РСФСР. Это был русский уездный город, где жили мещане (так называлось сословие). Но было много и евреев. Город стоял на слиянии реки Габза и реки Каспля (приток Днепра) и делился на три части. Мы жили в первой части в то время, когда я училась в 8-10 кл. Мама была из многодетной семьи Казакевичей. В их семье было 9 детей, мама – старшая. Отец Хаим рано умер (во сне). Мама помогала бабушке вести хозяйство, ухаживать за младшими. Она рано начала работать у хозяйки – вязала на чулочной фабрике. Поэтому и замуж она вышла поздно (за 30 лет), хотя была красивая, статная, грамотная, благородной внешности с «не клейнштетлдыкими» манерами, с красивой русской речью без еврейского акцента. Папа называл ее делегаткой за красную косынку на голове.
*
В Демидове остались жить брат мамы Борис и младшая сестра тетя Феня, с которой жила бабушка. Бабушка умерла в 1940 г., когда я уже поступила в Горьковский пединститут. Брат мамы Соломон (Зяма) уехал в Витебск. Он работал на фабрике иголок. Был женат на колышанке Гале (Гайле) Рогацкиной. Зяма и Галя – родители Эллы, Ани и пропавшей в войну Фени. В эвакуации они оказались в одном из районов Горьковской области. Тетя Галя была фармацевтом и работала в аптеке. Потом они переехали в Горький. Дядя Зяма вскоре умер. Он был похоронен на еврейском кладбище (на Мызе). На могиле поставили какой-то знак, но ни дочери, ни мы, родственники, не могли найти его могилу. Сама т. Галя похоронена на участке, где все наши родные.
Я недавно спрашивала Эллу про папу, но она его плохо помнит (ей было лет 6 - 7), а мама ничего не рассказывала. Я не осуждаю т. Галю. Жизнь ее не баловала. Она осталась вдовой с тремя дочерями. Ей помогли устроиться на завод кладовщицей, где она выдавала инструменты. В общежитии, в бараке, ей дали комнату. И только за несколько лет до смерти она получила комнату площадью 14 м2 в квартире на три семьи. Жила она с Эллой. У Ани была семья – муж, сын и дочь. А Элла жила в этой комнате с матерью и работала на заводе в ОТК. Она родила и одна вырастила сына. Когда сын подрос, им дали двухкомнатную квартиру.
Я до сих пор помню, что, когда приезжала из Пензы в Горький, обязательно бывала у т. Гали. Надо было видеть, как она гордилась каждой покупкой: диваном, шифоньером, обновкой Элле. Эти покупки она делала без помощи родственников, которые не очень ее жаловали, хотя они и не ссорились. Но папа и мама с ней тесно общались.
Из Демидова в Горький еще в 30-годы переехали д. Моисей и младший дядя – Лазарь. Моисей был высокий красивый мужчина, рабочий человек – жестянщик. Его жена т. Галя (Голда) была женщиной практичной, активной. Она командовала в семье. Во время войны она кормила семью – покупала и продавала. У них росли два сына – Борис и Фима. Борис – примерно мой ровесник. Он умер рано, лет в 60 (точно не знаю). Фима (он года на 2 младше Бориса) умер в 2006 г., его жена Феня – в 2009г. Меня т. Галя подкармливала, а д. Моисей давал мне на мелкие расходы. Дядя Лазарь (Лейзер) был красивым мужчиной среднего роста. Он работал мастером в артели, где шили обувь, телогрейки, рукавицы (для солдат). Во время войны он недолго служил в нестроевых войсках где-то около Горького, кажется, – в Гороховце. Он был деловым человеком, знал цену дорогим вещам, ювелирным изделиям. Женился он на единственной дочери завмага (или директора ресторана).Тетя Оля Рохман – красивая, веселая, богатая женщина. Работала детским врачом. Она была обходительной, умной, знающей. Ее любили на участке и в детской поликлинике. У них было двое детей – Фаня и Вова. Дядя Лазарь привез из Демидова няню, Веру, которая стала у них членом семьи и жила до самой своей смерти.
Они жили в отдельной квартире старого двухэтажного дома, недалеко от домика Горького. Я, когда не было д. Лазаря, часто у них ночевала. Тетя Оля любила меня и делилась со мной не только серой булочкой, которую Вера выменяла на базаре, но и своими воспоминаниями молодости, студенческих лет. В то время я была студенткой, и мне было интересно слушать ее. На мой выпускной вечер (в 1944 г.) дядя подарил мне красивые красные туфли на каблуке. Он умер в 1974 г. от рака. Когда начали строить жилье после войны, они переехали на Мызу в двухкомнатную квартиру, где и жили вместе с Вовой. Тетя Оля умерла в 1996 г. Сейчас Фаня и Вова живут в Горьком (Н. Новгороде).
*
Тяжело писать о судьбе дяди Бориса и его семье, и семье тети Фени. Я все откладывала продолжение этих воспоминаний, хотя пон7имаю, что должна это сделать (больше некому). Дядя Борис (Берл Казакевич), его жена – т. Лиза и трое сыновей: старший Лева, средний Алик и младший Яша, – жили до войны в Демидове в своем доме с воротами во двор. У них была корова, куры, прочее хозяйство, которое вела т. Лиза. Т. Лиза – невысокая, приятная, хлопотливая женщина. Дядя Борис – высокий красивый мужчина в очках, рабочий человек – жестянщик. Он – участник империалистической войны, кажется, был в немецком плену. Еще перед войной он говорил, что, если немцы нападут на СССР, то они евреев не тронут. И когда началась война, он не хотел уезжать из Демидова.
Старший сын, Лева, в это время учился в Ленинграде и, как я узнала из данных Яд Вашем, погиб на фронте в 1942 г. Когда Демидов заняли фашисты, всю семью загнали в гетто, а потом уничтожили. Над т. Лизой жестоко издевались.
Лучше всего я помню Яшку, красивого мальчика, который был младше меня на год. Он любил бывать в компании моих школьных друзей. У меня есть фотография, где Яша с нами в лесу. В бессонные ночи я вспоминаю это время в мельчайших деталях.
Младшая сестра мамы – тетя Феня (Фейге). В Демидове она закончила гимназию с отличием. Я видела ее аттестат с золотой рамочкой. После окончания гимназии она поехала в Москву и поступила в пединститут, но не закончила его из-за отсутствия средств. Она вернулась домой и стала работать воспитателем в детском доме для трудновоспитуемых. Потом стала заведующей детдома. Она была высокой статной женщиной с косой ниже пояса, строгой. Детдом был расположен в гае (лесу) за городом. Контингент был почти как у Макаренко. Детдомовцы ее боялись и уважали, часто провожали домой, оберегая ее и детей от хулиганов. В 1937-38 гг. контингент изменился – поступили дети репрессированных «врагов народа». Потом т. Феню перевели на работу зав. Детским садом, недалеко от дома, где она жила. Она была матерью троих детей. Перед войной она родила еще девочку, а вначале войны – пятого, мальчика. Старший Вова (на год младше меня), за ним – Лиза, Алик, Геля и Боря. С ними жила бабушка и я три года (в 8, 9 и 10 классах). Бабушка держала коз, чтобы было молоко для детей.
Муж т. Фени, дядя Яша, к началу войны был в командировке в Белостоке. После начала войны, он пытался добраться до семьи, но не успел. Когда немцы подходили к Демидову, тете дали машину, и она собрала детей, скарб. Но уехать им помешала лучшая подруга тети – Шура (русская), с которой она много лет работала. Она заставила тетю освободить машину и вернуться в город под предлогом, что, если немцы их захватят, то вместе с еврейкой Феней расстреляют и их. Через несколько дней тетю с детьми поместили в гетто и вскоре уничтожили – бросили в противотанковый ров под Рудней. Вову вместе с другими юношами (еще до гетто) расстреляли в городском саду. К их уничтожению приложили руку и местные полицаи. (Об этих трагических событиях я узнала из письма, которое я получила в конце войны в Горьком от знакомой тети). Дорогие мои, извините, что я пишу об этом нескладно, мне тяжело.
Наш папа еще до прихода немцев в Колышки, рискуя собой, пробирался в гетто в Демидов, чтобы спасти хоть одного ребенка. Но ему не удалось преодолеть колючую проволоку, и он вернулся домой, пройдя через знакомые ему деревни еще 45 км. А дядя Яша ушел добровольцем на фронт. Я еще была студенткой, когда нам сообщили, что он погиб под Ленинградом. Не могу написать о д. Яше. Он жил в Двинске (Риге). Яков Марон юношей, преступив запреты отца и его заклинания, ушел в революцию и гражданскую войну в России воевать за советскую власть, за коммунизм. Дороги войны привели его в Демидов, где он встретил т. Феню, полюбил ее и женился на ней. Он был невысокого роста с кудрявой головой, очень подвижный, глубоко порядочный, интеллигентный человек, прекрасный семьянин. В их семье и я была не лишней. Он много работал (в книжном деле, «когизе»), часто его посылали в командировки. Конечно, все тяжести многодетной семьи лежали на т. Фене и ее незаменимой помощнице – бабушке Бейле. Тетя воспитывала детей (и меня) в любви и строгости, старшие помогали младшим. В школе учителя ставили мне в пример т. Феню (некоторые из них учили ее еще в гимназии) и мне было стыдно плохо учиться. Первое время в 8 классе я в диктантах делала много ошибок, путая белорусское и русское написание слов. (Например, слово «дети» я изображала так: «дзецi»). Но я довольно быстро исправилась и закончила школу почти отличницей.
Тетя хотела, чтобы я стала врачом, но я убедила ее, что мне больше по душе работа в школе с детьми. Я еще в еврейской школе часто заменяла учительницу истории. Мне доверяли! Я хотела вместе с подругой Сарой Зарх поступать в Ленинградский пединститут им. Герцена на химический факультет. У Сары в Ленинграде были родственники, у меня – никого. И тетя Феня уговорила меня поехать в Горький, т. к. ни мои родители, ни она не смогут мне помочь материально. Поплакав немного, я поняла, что она права. Так я оказалась в Горьком у т. Сони.
Брат Фима, который к тому времени был призван в армию со второго курса строительного института, освободил жилплощадь. Я заняла его место на диване в одной комнате (площадью около 14 кв.м) большой коммунальной квартиры в центре города на улице Свердлова с окнами во двор рядом со стадионом «Динамо». Я жила здесь до окончания института в 1944 г. и потом – до замужества в 1946 г.
Назначение я получила в числе лучших студентов естественного факультета не в далекую деревню (куда я тоже не отказалась бы поехать), а в Чкаловск, поселок районного значения, в среднюю школу учителем химии и биологии. О своей студенческой жизни в годы войны, работе в школе, знакомстве с будущим мужем, переезду в Пензу напишу позже (если успею).
*
А сейчас хочу написать о т. Соне и д. Израиле, которые считали меня дочерью, заменили мне родителей, как могли заботились обо мне, переживали за меня, делили со мной последний кусочек хлеба. Тетя Соня (Сифра Хаимовна – Софья Ефимовна) – высокая красивая женщина, очень аккуратная, бережливая. Одевалась она скромно, но со вкусом. Очевидно, она следовала английской пословице: «Мы не так богаты, чтобы иметь много дешевых вещей». У нее были длинные волосы, заплетенные в косу и связанные сзади в пучок. На платье у нее всегда была пристегнута красивая дорогая брошка – камея. После ее смерти не оказалось ни брошки, ни браслета золотого, ни облигаций, ни денег на похороны, спрятанные в шкафу между простынями. Не было и некоторых серебряных и золотых вещей. Распоряжался ее наследством дядя Лазарь. Он знал в этом толк. Он мне передал сберкнижку на мое имя с не очень большой суммой денег, которые тетя накопила за счет наших переводов, и ложку из нержавейки, с которой я ездила на окопы. Всем наследством я поделилась с дядей Фимой, который нуждался. Главное. Ключи от квартиры пришлось отдать в домоуправление, хотя могла бы там жить моя мама. Но у нее не было прописки.
Тетя Соня любила вышивать, вязать, готовить. Но делала все это медленно, не спеша. В отличии от нашей мамы, которая могла быстро "из ничего" приготовить быстро что-нибудь вкусное. Она была а бэрье. До войны тетя Соня никогда не работала, специальности у нее не было. Она провожала и встречала д. Израиля на работу и с работы. Он ходил на протезе, с палочкой. Во время войны ее взяли на работу дежурной в бомбоубежище, которое было вырыто под горой на кремлевском съезде в Горьком. Там хранилось вооружение и документы. Начальники были военные. Эта работа давала тете право на рабочую продовольственную карточку (вместо иждивенческой) и небольшую зарплату. Я несколько раз приходила к ней, меня пропускали, иногда угощали чем-нибудь вкусненьким. Там она проработала до конца войны.
Дядя Израиль (Израиль Ароновия Явич) был вторым мужем т. Сони. Первый раз она вышла замуж в Демидове. Я не помню, что случилось с ее браком (очевидно, недолгим). Детей не осталось. Дядя Израиль был коренастым крепким мужчиной. Он был инвалидом. Ногу он потерял в период империалистической войны 1914 г., когда призывали в армию. Чтобы избежать призыва, ему покалечили ногу. Пришлось ее ампутировать. Он ходил на протезе. Он был часовым мастером и работал в «Часовой технике» на улице Свердлова. Зимой, если была возможность, я провожала его на работу по дороге в институт. Работал он очень много, брал часы в ремонт на дом, сидел с лупой допоздна за буханку хлеба, кусочек сала, колбасы. Эта «левая» работа не афишировалась. В мастерской старались не замечать и предупреждать о проверке. Почти все мастера были евреями и поддерживали друг друга. Дядя не занимался гешефтами, как другие. Он умер в начале 50-х годов от инсульта, пролежав парализованным длительное время. Тетя Соня одна за ним ухаживала. Я понимаю, как это было тяжело физически и морально. Чтобы приготовить еду, набрать и нагреть воду, воспользоваться туалетом и пр. надо было пройти коридор, кухню и спуститься по нескольким ступенькам в туалет (уборную) на выходе лестницы на черный ход. Вы себе можете это представить? (Нет? И, слава богу!)
О жильцах этой коммуналки и условиях жизни в ней я не буду сейчас писать. Это другая тема.
Тетя осталась одна. Конечно, ее навещали мама с папой, другие родственники. Но она потеряла с уходом мужа смысл жизни, стала замыкаться, часто ездила на могилу. Мы ее уговаривали приехать к нам. Один раз она была у нас в гостях. Привезла подарки: серебряные ложечки, золотые часы, браслет, который я уговорила ее оставить себе. Гостила она недолго, недели две. Ее преследовала мысль, что кто-то займет ее квартиру в ее отсутствие и мы ее проводили в Горький. Потом она взяла на квартиру девушку – студентку мединститута, еврейку. Тете стало легче жить во всех отношениях. Она заботилась о девушке. Они вместе питались. И, хотя она не нуждалась, я каждый месяц присылала ей деньги, как и родителям. Она не отказывалась, складывала переводы в ящичек комода, а деньги относила в сберкассу – собирала для меня. Она гордилась нашей помощью и принимала ее как заботу и благодарность. Денежные переводы она складывала в аккуратную стопочку, перевязанную тесемкой, и хранила их в комоде. Перед смертью она перестала контролировать свое поведение, потеряла память. Соседи стали жаловаться. Я приехала, успела недели две за ней поухаживать. Я мыла ее, кормила, помогала ей одеваться, выводила погулять. Вымыла общий коридор и туалет. Тетя Оля помогла ее положить в больницу, где она умерла от инсульта. Оказалось, что у нее опухоль в лобной части мозга. Пусть земля ей будет пухом!
У нее собирались все родные: вот пришел дядя Моисей, дядя Лазарь с тетей Олей, наши мама с папой. Спрашивали: «Вос герт зих?» (что слышно), - и не ожидая ответа, начинали дремать. Кроме папы и тети Оли, которая смеялась над фамильной слабостью Казакевичей. Пили чай с печеньем или лекехом (кексом) и расходились. Всю эту картину я вижу, как будто это было вчера.
*
Тяжелее всех в этой большой семье нашим родителям. Ведь на их долю пришлась нелегкая довоенная жизнь и самая страшное время – война, оккупация, эвакуация и первые послевоенные годы. Лучше меня это знает д. Павлик (мой брат). Ведь он прошел с ними этот путь. Они чудом остались в живых, выпрыгнув из горящего дома, долго шли пешком. Папа рассказывал, как он с ужасом в глазах прятался от пуль немецкого автомата за кучей угля в колхозной кузнице, которая была около нашего двора. Очевидно, следствием этих страшных переживаний было нервное потрясение, которое даже после войны сопровождалось припадками, судорогами. Я сама это видела. Мама знала, как ему помочь, как вывести его из этого состояния. Такие случаи очень удручали папу. Как человек стеснительный, он переживал, что доставил кому-то неудобства. Однажды, когда я была у них в Горьком, его привезли в таком состоянии домой из мастерской, где он работал. Даже будучи тяжело больным (рак) он продолжал работать дома (во дворе). Кому-то мастерил полочки, этажерку. Его любили соседи, заказчики. Умер он после операции (метастазы) на девятый день. Ему было 75 лет.
Они жили в полуподвале в небольшой комнате, выделенной из квартиры неполной перегородкой. Хозяева квартиры – мама с дочерью Фаней по фамилии Маркус. Дочь, доцент кафедры физики университета, была не замужем. В квартире был туалет, вода. Считалось, что родителям повезло. Когда Фима демобилизовался, он с семьей приехал в Горький и вместе с мамой жил в этой квартире. Всего было 5 человек: мама, Фима с Гетой, дети Саша и Лена. Фима с семьей жил там до того, как им дали трехкомнатную квартиру в районе автозавода. После этого квартирные условия для мамы не улучшились, т. к. комнаты были смежными, и у мамы своего угла не было. За год до смерти она стала жить у нас и умерла 14.11.70 г. в возрасте 86 лет. Похоронена она у нас, в Пензе на еврейском кладбище. Она была окружена любовью и вниманием.
Правда, она была не одна бабушка у нас. К этому времени уже 18 лет у нас жила другая бабушка Тема, папина мама. Она чувствовала себя хозяйкой в доме. И хотя они не ругались, они ревновали друг друга, не соглашались по мелочам. Я пускала в ход всю свою дипломатию, чтобы не возникали мелкие ссоры между ними. Большая заслуга папы в создании атмосферы дружбы и любви в семье. Я до сих пор переживаю, что не додала внимания, общения своим родителям. Я понимала это в молодости, а сейчас, с высоты своего возраста, я это чувствую острее. В городке многие завидовали нашим бабушкам, а они гордились своей судьбой.
*
Я так много раз в уме репетировала воспоминания о братьях, что мне все кажется, что я это уже писала. Пришлось перечитать, и я поняла, что надо написать. Старший брат Фима, Ефим Моисеевич Райхлин (Хаимке), - 1921 г. рождения. До войны он закончил среднюю школу, был студентом второго курса строительного института, откуда он был призван в армию в 1940 г. Когда я приехала к т. Сони, Фимы уже не было, и я заняла его место на старом диване. Небольшой стол отделял диван от кровати тети и дяди. Удобно?! Я это уже писала. Помню его фото из армии – в довоенной форме с треугольничками в петлицах в буденовке на голове. Тонкая шея в широком вороте гимнастерки. На фронт он не попал. Служил в Москве, под Москвой. Пользовался любовью командиров и вниманием девушек из хороших семей.
Во время войны он приезжал в Горький, и мы сфотографировались. Я – студентка и Фима – офицер (лейтенант), красивый молодой мужчина, за которым бегали девушки. Одна из них, Женя Рубинштейн, очень хотела выйти замуж за него, но судьба не сложилась. Фима служил в элитной летной части, был политработником в авиаполку, где командиром был сын Сталина – Василий. Потом его перевели на Дальний Восток, станцию Дно Читинской области. Не помню точно, где он познакомился с будущей женой, которая ехала к родителям на Сахалин. Гретта Филипповна (Гета) была младше Фимы почти на 10 лет. Она училась в Свердловске на втором курсе юридического. В 1953 г. у них родился сын Саша. Фиму перевели на другой конец страны в Западную Белоруссию, Гродно. Он был тогда майором. В 1958 г. у них родилась Лена.
Семейная жизнь Фимы не была счастливой. Гета любила погулять. Но Фсма очень любил сына и Гету и в силу своего мягкого характера прощал ее. Вернул ее с Сахалина, не в силах порвать с ней.
После микроинфаркта его демобилизовали из армии, и он с семьей приехал в Горький. Жилья не было. Они жили с родителями в маленькой комнате в полуподвале. Потм Фима получил трехкомнатную хрущевку в районе автозавода. Мама сдала свою комнату, пожертвовав своим спокойствием, чтобы Фиме осталась большая квартира. В этой квартире всем было неудобно, особенно маме. Да и Фима с Гетой были в проходной. Потом приехали родители Геты с Сахалина и жили некоторое время с ними. Сейчас трудно себе представить такое сожительство. Фима закончил вечерний или заочный авиационный техникум и работал на заводе «Красное Сормово», часто бывал в командировках. Он был хороший работник, ладил с людьми, был добрым отзывчивым человеком. Гета закончила библиотечный техникум и работал в библиотеке. Уже после смерти мамы они получили хорошую трехкомнатную квартиру в Сормове. Саша уже был женат, Лена поступила в институт. С ними жила мама Геты, Ольга Федоровна. Вот тогда Гета оценила достоинства и деликатность нашей мамы, просила у нас прощения, каялась, признав свою вину перед мамой. Ну, да бог с ней! Она умерла в 77 лет.
Фиму очень ценили на работе. Но его продвижение упиралось в пятый пункт (национальность). Он умер рано от рака 14.11.77 г. Ему было 56 лет. Искупая свои грехи перед мужем, Гета ухаживала за ним. Уход был тяжелым. Фима очень любил нашу семью, дружил с папой. Уже после операции он приезжал к нам. Мы ходили с ним в гости к друзьям, в театр. Он был благодарен нам за то, что мы содержали родителей, за то, что мама в последний год жизни жила у нас и ей было тепло, хорошо. Жалел, что не смог дать этого в своей семье. Пусть земля ему будет пухом.
*
Младший брат Павел (дядя Павел) – Пейлат, названный в честь брата мамы. Это человек высокой пробы, волевой, справедливый, целеустремленный, с характером (в хорошем смысле слова). Большой книголюб с детства и до сих пор. Из нас троих – самый умный и эрудированный. Мы расстались с ним в 1940 г. в Колышках. Дальше была война. Вместе с родителями он перенес оккупацию. Под пулями немцев и полицаев они уходили из горящего дома. Подробнее о всех ужасах этого отрезка времени мог бы рассказать только сам Павлик.
Потом я его видела в эвакоэшелоне, когда их везли через Горький дальше на восток. Худенький симпатичный мальчик в пальто с подпалинами вместе с папой и мамой. Их кормили в эвакопункте в Канавино на вокзале. Поселили их в деревне Федоровка Абдулинского района Чкаловской области. Они работали в колхозе. Там Павлик пристрастился к лошадям, и эта страсть стала в дальнейшей жизни его профессией. Почти мальчишкой в 19 лет он ушел на фронт, получил ранение, демобилизовался и закончил 9 и 10 классы школы в Голицино под Москвой. Он ходил в армейской форме. В это время он увлекся конным спортом. Затем выбрал коневодческий институт. Готовиться к экзаменам он приехал к нам в Пензу. Очень подружился с папой. Я была рада видеть рядом родного брата, помогать ему. Хотя я не понимала его выбор профессии.
В институт он успешно поступил, работал, занимался конным спортом и женился на девушке из Вологды. Они снимали квартиру у хозяйки. Мы с папой были у них. Жили они дружно. По окончании института их назначили на Урал (забыла адрес), оттуда они переехали на Кубань, где Павлик стал работать главным зоотехником крупного старинного конезавода «Восход». Соня, его жена, заочно закончила еще и пединститут и работала в школе. У них два сына – Владимир и Михаил. Мы всей семьей были у них на Кубани (недалеко от Армавира). Кроме того, я несколько раз, возвращаясь с юга, заезжала к ним. Потом они перебрались в Подмосковье в Лесные Поляны. Соне не подходил климат на Кубани – пыльные бури. На Кубани Павлик защитил кандидатскую диссертацию по экономике. Он успешно работал в Москве до отъезда в Америку, где уже жил Миша.
Соня работала в Калининграде (Моск. обл.) в школе учителем химии и биологии. К сожалению, она часто болела - астма. Вместе они живут уже скоро 60 лет, имея звание прабабушки и прадедушки. Желаю им еще долгой совместной жизни! Как сложилась судьба Вовы и Миши вы знаете лучше меня. Я рада, что вы общаетесь.
На этом заканчиваю воспоминания о своих родственниках. И, хотя в голове, в памяти много интересного из жизни в детстве, в юности, боюсь не успеть написать о папе и его родных.
*
Папа, Михаил Зосимович Жилицкий (25.08.1911 – 22.08.1995). Родился в местечке Хойники, Калинковический район Гомельской области. Хойники – эта такая же «столица», как и наши Колышки. Дом их стоял «афн блотэ» (на болоте). Я увидела «родовое поместье» папы летом 1946 г., когда папа привез меня познакомиться с родителями. После войны, когда они приехали их эвакуации (они были в селе Урлат Челябинской обл.), дом был не в лучшем состоянии. Кто-то там жил во время войны. Кажется, – польская семья, их соседи. Когда мы навестили родителей в следующий раз в 1951 г., они жили уже в Гомеле. Там они купили часть дома с огородом, садиком.
Дедушка – Зусе, бабушка – Тэма Боруховна (Тамара Борисовна в переводе на русский). Дедушка – Зусе был приятным человеком среднего роста, грамотным. В Хойниках он работал бухгалтером в артели и по совместительству – шойхетом (резником). Я видела, как к нему приносили кур, он совершал молитву, и мясо становилось кошерным. Это был уважаемый в местечке человек, добрый, спокойный. Умер он в Гомеле еще не очень старым (в возрасте 74 – 75 лет) от грудной жабы, как говорила бабушка. Я думаю, это был инфаркт. Он не лежал, умер внезапно.
Бабушку вы помните: маленькая седая аккуратная женщина. Читать по-русски она научилась уже к старости, писать не умела. У них было семеро детей. (Бабушку рано сосватали, лет в 16). Один мальчик умер в детстве.
Старшая дочь – Юдася (Юдес), потом – Яша (Янкел), Михаил (Михл), Аркадий (Авремл), Эстер Малке (Фира Мария) и Фроим (Федя). Федя погиб в первые дни войны. Бабушка получала за него пенсию 123 руб. Накормить детей, хоть как-то одеть, обуть и выучить было совсем нелегко. Бедная бабушка Тэма крутилась, как могла. Времена были голодные. Бабушка говорила: «Хлеб тебя не трогает, и ты не трогай его». Штаны, сшитые из мешковины, и ботинки были одни и мальчишки часто одевали их по очереди. Бабушка ездила по деревням, что-то продавала, что-то выменивала на продукты, возилась в огороде, мыла, стирала, лечила детей своими методами – запаривала в кадушке крапиву и сажала туда заболевшего мальчишку. Дедушка в эти дела не вмешивался. Он был грамотный, работал служащим. Даже я не могу себе представить, как могла маленькая, рано поседевшая женщина, справиться с таким объемом работы и вырастить, выучить всех детей!
Юдася и Фира были симпатичными женщинами невысокого роста. У них, как и у всех Жилицких, были вьющиеся волосы с ранней сединой. У т. Юдаси были очень красивые зеленоватые глаза. В молодости за ней ухаживали молодые люди, и один из них – Казакевич (какой-то начальник). Но его перебил Сема – Соломон Аронович Кореневский. Он тоже – из Хойник. У него от рождения было что-то с глазом.
Юдася получила специальность бухгалтера (наверное, в Гомеле). Сема работал в банке. Когда я познакомилась с ними, они жили в Гомеле в небольшой квартире. Вокруг были землянки, разрушенные дома.
На базар ходил Сема. Он обожал жену, семью. У них было трое детей. Вы их знаете: Борис, Марк, Фрида. Потом мы приезжали к ним несколько раз. Они жили в ведомственной квартире в одном из немногочисленных домов на центральной улице недалеко от парка Паскевича. Последний раз мы были у них на новой квартире. Семы уже не было. Юдася жила с семьей Фридочки. Она умерла перед отъездом Фриды в Израиль. Боря мальчишкой приезжал к нам. Приезжали и Юдася с Семой. Мы с папой были и на свадьбе у Марика. Его жена, Римма, жила в Гомеле у бабушки. Родители ее были военные и жили в Энгельсе, куда потом переехал и Марик с семьей.
Фрида работала зубным врачом в поликлинике. Ее муж, Алик Липкин, закончил пединститут по специальности учитель физики. Он был мастером на все руки – музыкантом, строителем, был на заработках на целине. В Израиле они не нашли себя. Но живут там с дочерью Инной и внуками уже более 20 лет.
Фира (Мария) имела специальность воспитателя детского сада. Очень добрая. Замуж она вышла за Юрия (Юделе) Будовского. Он тоже Он тоже родом их Хойник. Вскоре они уехали в Ленинград. Юра был невысокого роста с хитрыми глазками на лице, деловой, скуповатый (да простит он меня). Он окончил железнодорожный институт. Был начальником депо и хозяином в семье. Фира много лет нигде не работала, была послушной домохозяйкой, не имела своего голоса в семье, не распоряжалась деньгами. Она была хорошей матерью. Целыми днями готовила, убирала, сдувала пыль. Бабушка переживала, что Юра держит ее за служанку. Перед пенсией Юра устроил ее на работу в депо. Она мыла детали оборудования в керосине, масле. Уставала физически, но морально чувствовала себя лучше. У них были двое детей. Сын Феликс и дочь Света. Оба кончили институт ж/д транспорта. Феликс – симпатичный немногословный молодой человек, способный инженер. Его жена, Люся, - кандидат химических наук. Их сын Илья, - громогласный хвальбушка (наверное, в деда!).
Когда я с папой приехала в Ленинград на похороны Фиры, Илья был студентом политехнического института. Он хвалился своими успехами, востребованностью, незаменимостью. Феликс в то время уходил из семьи, но не решился на развод. Илья женился, и они всей семьей уехали в Австралию. Больше я о них ничего не знаю.
Света была с ними связана. Она была любимицей папы (Юры). Замуж она вышла в Ленинграде, потом, когда решили уехать в Израиль с родителями Мусика (Меера), они уехали в Черновцы. Их дочь, Марину вырастила до школы бабушка Фира. Она в ней души не чаяла. Отъезд дался им нелегко. В то время надо было хранить тайну, придумывать основания отъезда Светы в Черновцы и т. д. Перед отъездом Света приезжала в Гомель на свадьбу Марика. Мы увиделись, попрощались. (Оля больше знает об этой семье). Мне жаль, что, будучи у Оли в 2003 г., я не застала Свету в Америке. Она жила в Канаде и в том же году умерла от тяжелой болезни.
Забыла написать о Борисе. Перед отъездом в Израиль он жил и работал в Минске. Его жена Галя – славная женщина. У них дочь – Света. Теперь они все живут в Канаде. Когда я была у Оли в 1996 г. Фрида с семьей и Боря с семьей приезжали повидаться со мной. В следующий приезд в 1999 г. я их не видела. Что-то не получилось у них. Ну, да ладно! Мне, конечно, жаль, что оборвалась эта ниточка родства.
Напишу о братьях Жилицких. Старший – Яков, добрейший души человек, прошел войну, был ранен. Единственный в семье Жилицких ученый – кандидат химических наук. Он женился еще в Ленинграде до войны. Его жена, Анна Алексеевна, училась с Яшей в с/хоз. институте. По рассказам бабушки Аня – из многодетной семьи (кажется, 7 сестер) из Архангельска. После войны и эвакуации они обосновались в Мичуринске на территории института плодоводства, в котором Яша был зав. Отделением, а Аня – научным сотрудником. Яша много и плодотворно работал над изобретением машин. У него много научных трудов.
Он не вмешивался в домашние дела. Домоправительницей (в лучшем смысле слова) была Аня. Несмотря на болезнь она была на редкость трудолюбивая. Очень аккуратная, немногословная, бережливая. У них было двое детей. Старшая дочь – Галя и сын – Витя. Муж Гали, Анатолий Рязанов, сама Галя, Витя, его жена Нина, дочери Гали Ирина и Ольга, муж Оли Федор закончили факультет химбиологии Мичуринского пединститута. Сыновья Вити, Сережа и Витя, в институте учиться не хотели и закончили вечерний технологический техникум. Сергей поступил с нашей помощью в наше военное училище. Мы с ним сдали зимнюю сессию, но летнюю он завалил, просто не хотел учиться. Дослуживал год в армии. Руки у него золотые.. Он отлично знал машину, готовил еду, торты.
Живут ребята в Мичуринске. Мы часто бывали с папой у братьев, брали с собой Диму. Последний раз я с папой была на похоронах Аркадия. Папа без меня ездил на похороны Яши (я еще ходила с палочкой после перелома ноги).
Аня умерла в преклонном возрасте, 91 год. Рано умерла жена Вити – Нина. И совсем недавно в 2010 г. умер после инсульта Витя. Ему было 60 лет. Очень жаль. Много хороших теплых воспоминаний у меня связано с этой семьей. Во время нашего приезда в Мичуринск братья Яша и Аркадий чаще виделись, хотя их жены мало общались и не очень дружили.
*
Аркадий (Авремл) – младший брат. Он был невысокого роста с красивой шевелюрой, добрым, умным, с чувством юмора. Но у него был один недостаток, мало присущий евреям. Он любил выпить и не умел выпивать. От этого очень страдала жена, которую он обожал. У него был непростой военный путь, подробности которого я не знаю. Он окончил до войны технический вуз в Ленинграде. В Мичуринске он занимал должность главного инженера (технолога) на заводе поршневых колец для автомашин, преподавал в техникуме. Его жена, Бетти (Берта Михайловна), – очень красивая женщина, тоже из Хойник. У нее было больное сердце. В Хойниках в 1946 г. я познакомилась с сестрами и мамой Бетти. Все они – красивые женщины. Больше я их не видела. Знаю, что Циля с семьей живет в Америке.
У Аркадия и Бетти – один сын, Анатолий. Его жена – Татьяна Ивановна, их дочь – Белла. Здоровье не позволило Бетти учиться и получить специальность. В Мичуринске она не работала. Именно это обстоятельство было причиной того, что Аня, жена Яши, не дружила с семьей Аркадия. Толя – хороший, заботливый сын, очень родственный. Много лет тому назад они купили дом в деревне, где его родители жили с весны до глубокой осени. Место очень красивое – хороший сад, рядом речка. Когда мы приезжали в Мичуринск, братья рыбачили, а я с Аркадием жарила и фаршировала рыбу. Папа очень любил это время!
Сначала умер Аркадий, а через несколько лет (кажется, вскоре) – Бетти. Они тяжело болели. Так получилось, что Жилицкие – старожилы этого маленького города Тамбовской губернии. Старое название города – Козлов. (Мичурин был ученый-самоучка, который путем скрещивания выращивал новые сорта яблок, груш и других плодов. Я изучала его труды в институте. При Советской власти его вознесли, а сейчас развенчали.)
Фамилия Жилицких известна в городе. Сейчас ее носят Толя с Таней и внуки Яши: Сергей и Виктор. У Сережи есть семья и сын. Витя не женился.
Говоря о фамилии, я хочу несколько строчек написать еще об одной семье. В Хойниках жил брат дедушки Зуси, Фроим Жилицкий с женой Итой. Я их видела в 1946 г., когда папа привез меня к родителям. У них было к тому времени четверо детей: дочери Фаина, Полина, Бронислава и сын Ким. Фаина жила в Выборге, Полина – в Гатчине (в 2003 г. я с ней виделась в Нью-Йорке), Бронислава жила в Горьком и умерла в 2010 г., Ким жил в Ленинграде. Я со всеми была знакома, бывала у них в гостях. Они все по отчеству – Ефремовны. В 1946 г. дети все разъехались, а после смерти отца они перевезли маму в пригород Ленинграда. Купили ей домик, помогали материально. Бабушка Тамара не одобряла, мягко говоря, Иту за лень, неряшливость, неумение готовить и удивлялась, что она стала «дамой». Оля познакомилась в Америке еще с одной из рода Жилицких, Риммой и ее семьей. Я теперь тоже знакома с ними. Но папа не знал этих родственников. На этом я закончу воспоминания о династии Жилицких. Все они были достойными людьми.
*
Перечитав все, что я написала, я задумалась, а интересно ли вам будет это читать? Я предполагала, что на бумаге мои воспоминания будут выглядеть не так, как они выстраивались в мыслях, как я чувствовала душой и сердцем. Но, как могла!
*
Наверное, пришло время написать немного о создании нашей семьи. Моя юность пришлась на годы войны. Сейчас, когда отмечается 66-я годовщина Дня Победы и 70-я начала войны, особенно остро чувствуешь все события того времени. Я не хочу переоценивать свою жизнь, свои переживания. Несмотря на голод, холод, тяжелую работу, время было романтическое. Мы были настоящими патриотами. Мы не роптали, стоя целую ночь в тесноте и давке в очереди за кусочком хлеба по карточкам, делились последним с теми, кому было еще хуже. Мы жили в тесноте на площади 14 кв.м в коммунальной квартире у тети Сони, где во время эвакуации иногда ночевали 10 – 12 человек. Это трудно себе представить сейчас. И, слава Б-гу, что вы это не пережили!
Я закончила первый курс, но не успела уехать домой в Колышки на каникулы. Началась война. Билеты уже не продавали. Нужны были особые отметки в паспорте. Больше я никогда уже не была ни в Колышках, ни в Демидове. Но до сих пор чувствую вину перед уничтоженными родными, не побывав над предполагаемой их могилой. Папа меня успокаивал и уговаривал не бередить свои раны, не терзать себя.
Естественный факультет Горьковского пединститута сначала находился в Сормове, потом его перевели в здание бывшего женского монастыря на ул. Пискунова. Когда началась война, нас вызвали в институт и направили на работу на завод «Красное Сормово». Работа была ответственная. Надо было вырыт ь глубокую канаву (докопаться до слоя глины) вокруг нефтедвора и насыпать глиняный вал, чтобы оградить от растекания нефти и возможного пожара на заводе в случае бомбежки территории. Студенты получили рабочие номера и вместе с рабочими сборочного цеха копали землю, грузили на вагонетки и насыпали вал. Мы ехали к 8 час. утра двумя трамваями с пересадкой в Канавино в переполненных вагонах, часто стоя на подножке. Были и приключения. Однажды с трудом уместившись на подножке трамвая №12, я увидела, что он поворачивает не на Сормово, а на Автозавод, и спрыгнула не вперед, а назад, попав головой под прицепной вагон почти под колесами. Очнулась в толпе людей и милиции. Увидев, что я жива и невредима, милиционер посадил меня в мой трамвай и я поехала на завод. Судьба меня испытывала много раз, но и оберегала!
Мы не знали, что есть каникулы. Осенью 1942 г. мы разгружали баржи с лесом на Волге, потом вместе с солдатами копали противотанковые рвы сначала по одну сторону Волги, а затем нас переправили ближе к Москве в деревню Заплатино (около города Павлов) на Оке. Жили мы у хозяйки по нескольку человек.
На работу уходили рано утром. Копали и долбали лопатами и ломами мерзлую землю, грелись у костров, пока солдаты-подрывники закладывали в шурпы тротил и поджигали шнур. Возвращались в деревню замерзшие, голодные. У нас не было ни теплой одежды, ни обуви. У меня были обморожены руки, ноги и даже лицо. Добрая хозяйка смазывала обмороженные места топленым свиным жиром, лечила нас. Была очень суровая зима!
В институт мы вернулись после нового года. Начались занятия в холодных аудиториях и лабораториях, часто утром, в полутемноте. Хотелось есть, спать. Надо было писать конспекты, а в голову лезли мысли о судьбе папы, мамы, Павлика и родных. Строчки получались кривые с пробелами в тексте. Я любила химию, зоологию, но не любила ботанику. Училась хорошо. Даже получала одно время повышенную стипендию. Много времени занимало военное дело: строевое, стрелковое, санитарное. Все успевали! После занятий чистили трамвайные пути, дежурили в госпитале, формировали (оборудовали) санитарные вагоны, уходящие на фронт, и разгружали пришедшие эшелоны. К этому времени на нашем курсе уже не было юношей. Не все девочки были на окопах и других работах – представили справки об освобождении. Я же (не хвалюсь) отказалась от такой справки, у меня и мысли такой не было!
После очередной встречи с фронтовиками несколько человек из моей группы написали заявления об отправке на фронт. Взяли двух здоровых девушек зенитчицами. Через полгода они вернулись. Меня не отпустил райком комсомола. Я была секретарем факультета. Потом были работы на торфоразработках под Горьким. Труд очень тяжелый и вредный. Быстро приходила в негодность обувь. Ее разъедало торфяной жижей. Потом мы купили лапти и радовались этому событию.
Так и прошло следующее лето. И до конца учебы в институте мы трудились для Победы. Это не пафосные слова! В таких нелегких условиях молодость брала свое. Мы ходили на встречи с фронтовиками, на ночные концерты в оперный театр. После концерта в фойе были «танцы» - толкались в тесноте. Обратно шли с туфлями в руках в сопровождении офицеров до парадного подъезда.
Может быть, вам это все неинтересно. Мне кажется, что я вспоминаю для себя. Для вас, мои дорогие, надо было писать воспоминания намного раньше, когда память была острее и слог был не таким корявым, как сейчас, и чувство юмора и настроение не такое, как сейчас, на пороге другого отрезка. В 1943 г., когда я была на третьем курсе, в медицинском институте был объявлен прием на сокращенное обучение, трехгодичное. Я с двумя подругами из группы пришли на собеседование к ректору, проф. Городницкой. Она посмотрела наши зачетки, поговорила с каждым отдельно. Надя и Наташа не прошли. У них было много троек, а надо было в короткий срок сдать анатомию и латынь. Меня она решила зачислить при успешной сдаче этих предметов.
В нашем институте не знали о нашем «дезертирстве» и распределили в школы на педпрактику. Поплакав дома, я решила остаться. Так я не стала врачом и в очередной раз не попала на фронт.
В это время в школах ввели раздельное обучение. Меня назначили в школу №1 на площади Минина. Школа стала мужской, и я с увлечением и большим интересом занималась с мальчиками. И так я стала учительницей. (Может быть, я была бы неплохим врачом?) Но всю оставшуюся жизнь об этом не жалею!
Война продолжалась с тяжелыми потерями, поражениями. Но были и победы. Освобождались села, города. Была Сталинградская битва, битва на Курской дуге и другие сражения. Мы учились, трудились, радовались. Очень тяжело было и физически и морально ухаживать за ранеными, видеть страдания и смерть. В 1944 г. (кажется, весной) освободили Киев. Не помню, как я попала в интересную еврейскую компанию девушек и ребят постарше меня, прошедших фронт, госпиталь и даже партизанский отряд. Чем-то я привлекла внимание как раз партизана Мишу Герасуна, высокого красивого молодого человека из Киева. Он за короткое наше знакомство успел объясниться в любви, прислал мне несколько писем из Киева, где до войны он жил с родными. При моем согласии выйти за него замуж он мог оформить мне вызов в Киев и все нужные для вызова документы. Нужно было подождать пока я сдам госэкзамен и закончу институт. (Письмо от него у меня сохранилось). Но я не решилась на такой шаг. Видимо, мне была уготована другая судьба с другим человеком!
*
Давно не писала. Не было настроя и здоровье не радовало. Потом я прочитала афоризм Раневской о здоровье: «Здоровье – это, когда у человека каждый день болит новое место». И мне стало совестно, появилась вина перед вами – если я не успею написать о создании нашей семьи? Постараюсь что-то написать, хотя память сохранила все события до мельчайших подробностей. В 1944 г. я успешно закончила ГГПИ (Горьковский государственный педагогический институт им. А. М. Горького) и на пароходе поехала в Чкаловск на родину знаменитого летчика, совершившего беспосадочный перелет через северный полюс в Америку. Раньше этот поселок, районный центр, назывался Василево на Волге. На квартиру я попала к хорошим хозяевам: тетя Фиса, ее муж Семен Иванович и дочь тети Фисы Валя, ученица 8 класса, симпатичная избалованная девушка, которая любила погулять с мальчиками, а учиться не хотела. Мы жили с ней в одной комнате, и я ее часто спасала от гнева мамы (ложь во спасение!) В другой комнате жили средних лет муж с женой – волгари, которые плавали на пароходе до Сталинграда (возили снаряды), а обратно – в Горький с ранеными. Детей у них не было. Люди они были добрые, опекали меня, делились рыбой, угощали пастилой из свеклы. Зимой, когда Волга замерзала, Иван Степанович работал в затоне – ремонтировал пароходы, а жена его, Антонина Ивановна, шила. На фото того времени я в костюме, который она перешила мне из платья моей бабушки. Все училки мне завидовали. Мне всегда везло на хороших людей!
Шла война. Многие ребята росли без отцов. Были среди эвакуированных и сироты. Интересным был и коллектив учителей – часть немолодых с довоенным высшим образованием, часть с неполным высшим образованием. Были и демобилизованные по ранению, малограмотные. Большинство из них – местные жители. Мы, молодые учительницы, зимой вместе с ребятами катались по спуску с горы до самой Волги, баграми вытаскивали из-под льда бревна для отопления школы, летом убирали лен, картошку и пр.
Я работала учителем химии и биологии. В школе был хороший кабинет с реактивами, было старинное издание руководства по лабораторным работам. Я старалась показывать все опыты. Были и взрывы гремучего газа и вспышки магния, после чего меня искал в густой белой завесе дыма, и пр. Но я не отступала. Мне это пригодилось в дальнейшей работе. А биологии – зоологии и основам дарвинизма – я училась у ребят. Вечером занималась в вечерней школе, где были юноши – наши ровесники, и хулиганистые юнги (моряки). Мы ходили с ними на танцы в Дом культуры.
Очень хорошо помню День Победы. Военрук стрелял из винтовки, учителя сбросились талонами на вино, принесли кое-что из еды, рыбаки наловили стерлядь (очень вкусная рыба) . Все опьянели от вина, радости и слез. Я и сейчас, вспоминая это время, не могу удержаться от слез.
На зимние каникулы я вместе с хозяйкой ездила в Горький. Дорога была нелегкой. Надо было пройти через замерзшую широкую Волгу, обходя полыньи (незамерзшие участки). Тетя Фиса везла санки с молочными продуктами на продажу в Горький. Потом мы шли лесом около 15 км до Балахны, затем – узкоколейкой до Канавина и – на трамвае до центра. Возвращалась я той же дорогой через несколько дней одна. Иногда попадался попутчик. Я шла лесом и от страха громко пела, подбадривая себя. На спине – рюкзак с гостинцами. Я до сих пор удивляюсь своей храбрости. Но все это было! Так прошел первый учебный год 1944-45 г. В голове (вернее в памяти) у меня проявляется много интересных событий учительской жизни, в отношениях с учениками и учителями, в освоении профессии.
Возвращались из эвакуации мама с папой. Павлик и Фима были в армии. Родители приехали в Горький\, где с помощью дяди Моисея получили в центре города «квартиру» в полуподвале площадью 12 кв.м.
*
Второй учебный год начался в мирное время, хотя продолжались трудности военного времени: холод в школе, недоедание и пр. Но это было не страшно. Главное – кончилась война! В школу приехал новый директор, фронтовик. Его жена – учительница математики. У них – два сына, 8-го и 9-го классов. Директор – симпатичный мужчина 43 лет, любитель поухаживать за молодыми учительницами. Коллектив оживился. Даже старушки стали больше следить за собой. Смотрю на фото, вспоминаю. В зимние каникулы директор школы Виктор Петрович Бушуев неохотно отпустил меня в Горький, и я опять по знакомой дороге с тетей Фисой (хозяйкой) добиралась пешком по льду Волги до Балахны и поездом на «кукушке» до Горького. Тетя Соня, не сказав об этом мне, решила познакомить меня с женихом, другом и земляком Израиля и Доры Рабинович, которые жили в квартире родственницы тети Сони Жестянниковой на улице Веры Фигнер. Выглядела я богатой невестой. Меня уговорили надеть красивую беличью шубку, шапку и муфту тети Оли вместо вытертого студенческого пальто, которое меня вполне устраивало. У Рабиновичей за столом в проходной комнате сидел немногословный симпатичный подполковник с красивой темной шевелюрой с седым локоном. В основном говорила Дора. Она по специальности – учительница истории.
Я была знакома с семьей Рабиновичей еще при поступлении в институт. Дора имела виды на меня в качестве невесты ее брата, который должен был вернуться с фронта. Он был военврачом. Мы с ним встретились, когда я уже успела выйти замуж. Между прочим, мы с папой пытались его сосватать с моей хорошей подругой, Женей. Но из этого ничего не получилось. Беня женился на знакомой Рабиновичей и уехал на Дальний Восток.
*
Наше знакомство с папой длилось 2-3 дня. Мы сходили в кино вместе с тетей Соней. Она проспала весь сеанс. Папа проводил нас до парадного. Тетя ушла домой, а мы еще пообщались. Папа рассказал, что у него есть внебрачная дочь шести лет в Саранске. Женат он не был. Родители его вернулись в Белоруссию из эвакуации, и он помогает им материально. В Горьком он жил у хозяйки Тамары Семеновны, очень бойкой немолодой женщины сов семи еврейскими чертами. Она приторговывала, сватала, одна вырастила сына, выбрала ему богатую невесту и женила его. Невестка была недалекая пустая женщина. Командовала в семье Тамара Семеновна. Она и папе присмотрела невесту – дочь соседа. Она закончила иняз, была хорошей, скромной девушкой. Но папа не поддался желанию хозяйки. Когда он женился на мне, она одобрила его выбор. А куда ей было деваться!
Потом папа сделал мне предложение выйти за него замуж, просил подумать, не отказывать. Ему предстоял перевод по службе за границу или на Дальний Восток. Папа часто потом вспоминал, шутя, и обман с шубой и то, как я его пристраивала к своим подругам, чтобы не пропал хороший жених. Он им понравился.
Я уехала в Чкаловск. Обратный путь оказался короче. В это время в Горький на несколько дней приехал Фима и он провожал меня до Московского вокзала. Ожидая «кукушку», Фима познакомился с военным, который ожидал подводу (сани) из деревни, и оказалось, что мне с ним по пути. К нему-то Фима меня и пристроил, просил за мной присматривать. Меня посадили в сани и укутали тулупом. Так мы проехали половину пути.
Разговорились с майором, который был в зимней фронтовой форме и при оружии. Оказалось, что он едет в деревню к семье в отпуск. Деревня – недалеко от Чкаловска, где училась в 8 кл. его дочь Клава. Я была у нее классным руководителем. Где-то на полпути мы остановились в заезжей русской избе согреться, сменить экипаж, перекусить. Меня посадили на нагретую русскую печь, угостили, даже предлагали выпить. Отдохнув, мы поехали дальше. Кто-то пустил слух, что майор едет с молодой фронтовой женой, и, когда мы подъехали к деревне, нас встречали бабы, дети. На крыльцо вышла жена, мама Клавы. И, когда я раскуталась, она меня узнала. Она приезжала в школу на родительское собрание, привозила на квартиру дочери продукты.
Мы все долго смеялись, радовались. Ведь семья: четверо детей, жена, мать, - не виделись почти 4 года! Я не стала задерживаться у них, и меня отвезли в Чкаловск. Был хороший зимний день, хорошее настроение. Я до сих пор «вижу» все свое путешествие. Уже в Пензе я получила хорошее письмо и фото своего класса. Я всех их помню.
Это была зима 1946 г. А в начале мая, когда лед на Волге прошел, приехал за мной в Чкаловск папа. Отыскал меня в доме культуры на танцах с учениками, переночевал в доме моих хозяев, сказал, что 8 мая мы должны пойти в загс – он договорился. Я согласилась, и утром мы бегом отправились на пристань. Корабль назывался «Красная звезда». Матросы уже убирали сходни, мы только успели заскочить на пароход, и он тронулся. Папа пошел к капитану договариваться насчет каюты, и я тут увидела, что судно идет не вниз по Волге в Горький, а вверх – в сторону Иванова. Но, как говорят в каком-то анекдоте евреи: «Об спрыгнуть не может быть и речи»!
Так, сидя в каюте, мы доплыли до ближайшей пристани в маленьком городке Пучеж. Полуголодные (а я стеснялась признаться, что хочу есть) мы долго ждали нашего рейса. Мы проплыли мой родной Чкаловск (в затоне что-то ремонтировали) и, наконец, к вечеру достигли Горького. Я, шутя, подразнивала папу, что сойду на берег, проведу уроки, обрадую директора, который не хотел меня отпускать, и вернусь.
8 мая в годовщину Победы мы расписались. Свадьба была скромная. Стол был накрыт в комнате тети Сони. Сидели в большой тесноте, а танцевали в комнате у соседей под соседский трофейный патефон. Кажется, все были довольны. Ночевать нас пригласила папина хозяйка. Потом мы ходили в гости к моим родным. А через несколько дней я вернулась в Чкаловск, закончила учебный год, приняла экзамены. С грустью распрощалась с ребятами, учителями. В это время папу вызвали в Москву для нового назначения. Было предложение на должность в Подмосковье, но без квартиры. Папа выбрал Тулу ЦАТОК (Центральные артиллерийские технические окружные курсы), которые перевели в Пензу. Так что мы в Туле не жили, а 03.09.46 г. я приехала в Пензу. Сопровождал меня Фима, он очень подружился с папой. К моему приезду папа получил квартиру в корпусе 1/9 на 3-ем этаже с отдельным входом. Площадь комнаты – 12 кв.м, прихожая с печкой, с туалетом на стадионе и водой в водокачке. Мы обустроились импровизированной мебелью, трофейной кроватью и диванчиком.
Нам завидовали. Вечерами сослуживцы папы приходили к нам в гости, играли в преферанс, немного выпивали и закусывали. Были карточки продуктовые, офицерские пайки. Я вскоре начала работать инспектором школ в районо. Хотела в школу учителем, но уже начался учебный год. Так началась наша семейная жизнь, которая продолжалась почти 50 счастливых лет! Нас всегда окружали друзья, которые дорожили нашим обществом. Несмотря на бытовые неудобства мне понравилась наша квартира. Ведь до этого времени я не жила в отдельной квартире. Мы прожили в ней 4 года. Папа приносил дрова и топил печь, приносил воду. Я готовила еду на плитке или на плите, врезанной в печь. Мыться ходили в баню в город или в городок. На рынок ездили в определенные дни на грузовой машине. Все жили так. Эти условия никого не смущали. Мы ходили в город в театр, на концерты, развлекались в парке. Часто по праздникам устраивались вечера в кафе, в столовой со столиками и танцами под хороший духовой оркестр (военный, дирижер – Акопян).
*
Как всегда, у меня воспоминания непоследовательны на бумаге. Почти все жены офицеров не работали, а я, «бедная», должна была работать. С годами многие стали работать и завидовали мне. Я очень долго не писала. Но, прочитав свое сочинение, я вспомнила, что не написала самого главного о папе – меня унесло в сторону. Постараюсь не отвлекаться. Потом напишу, если успею, о наших друзьях, а о детях и внуках вы и сами все знаете.
Папа был старше меня на 12 лет. В книге памяти училища к 60-летию Победы на первой странице помещено фото – папа на стене рейхстага. Под ней подпись: «Отгремев, закончились бои. Окончен долгий путь войны в Берлине. Справа вверху (сидит) начальник отдела артснабжения 6-ой армии майор Жилицкий М. З.». На отдельной странице – его биографические и служебные данные (25.08.1911 г. – 22.08.1995 г.). Полковник. С 1934 по 1936 гг. – курсант ленинградского артиллерийского технического училища. После его окончания до 1942 г. – техник, а потом нач. цеха оптических приборов на военной базе (г. Саранск). В 1941 г. окончил заочно два курса академии им. Дзержинского (Москва). С июня 1942 г. по май 1945 г. находился на фронтах в действующей армии. В июле 1942 г. был ранен и контужен под Сталинградом. После окончания войны был назначен преподавателем высших офицерских курсов в Пензу, потом – старшим преподавателем на специальную кафедру. Написал много пособий, книгу (учебник). К этому времен он закончил заочно Пензенский пединститут (с 1951 г. по 1956 г.) по специальности «физика». После увольнения (в 1959 г.) более 25 лет работал старшим преподавателем физики в политехническом институте. Перечислены части, в которых он воевал, и награды. Закончил войну в Чехословакии в Праге, а потом побывал в Берлине. Это все официальные данные. Я должна написать, каким он был человеком: сыном, мужем, отцом, дедушкой, другом.
Это был скромный глубоко порядочный человек. Он не кичился своими званиями, наградами. Он очень любил читать, учиться. В 40 лет он поступил пединститут. Учился заочно, увлеченно, не для диплома, а для знаний. И в училище он считался отличным преподавателем. Любил науку. У него много изобретений по специальности «Оптические приборы». Я думаю, что, если бы не война, он мог бы стать ученым. Ему доставляло удовольствие сидеть ночами и решать задачи такими методами, чтобы тупому студенту было понятно.
Человек бескорыстный! Ненавидел подношения. У него всегда были хорошие отношения с преподавателями, студентами, сослуживцами. Я его называла всемирный защитник.
Папа был любящим, заботливым мужем, но брался только за работу, которую он считал мужской: уборка, ремонт и т. д. Органически не любил походы в магазины, на рынок. Ненавидел стояние в очередях, которого многие годы нельзя было избежать. Это все было моей прерогативой. Папа мог терпеливо ждать у рынка, магазина, чтобы донести тяжелые сумки.
Но это все мелочи жизни! Главное – большое чувство, которое досталось мне на всю жизнь, непоказное, ненавязчивое. Папа наедине говорил мне, что он счастлив в семейной жизни, что ему повезло со мной. Он считал, что ревность унижает мужчину, и не подавался на провокации. Я же всегда была среди мужчин в мужской школе, на кафедре в училище среди слушателей и офицеров и даже пользовалась вниманием на вечерах, в компаниях.
Папа не любил ездить в санатории, да и время отпуска у нас часто не совпадало, и я ездила одна (лечила суставы, сердце). Но я никогда (признаюсь) не предавала папу, и он это знал. Умирая в госпитале, он еще раз признался мне в любви и благодарил за прожитую совместно жизнь. Он был удовлетворен, что дети устроились в жизни, любовался спящими в палате на моей койке Сонечкой и Диночкой. Он был очень благодарен мне за то, что Галя и ее семья были частью нашей семьи, она не была отвергнута. Папа очень переживал за Диму, за его будущее.
Он называл меня министром внешних связей (в лучшем смысле). К нам тянулись. Всегда рады были бывать у нас хорошие люди, искренние, бескорыстные друзья: Шапиро (Иосиф и Лиза), Векслер (Ольга Борисовна и Фрида), Пинт, Гендельманы, Фриды, Лиокумовичи, Мокиевские и другие. Мы были всегда вместе, делили горе, радовались хорошему в семьях. Не было зависти, лжи, непонимания. Это большая удача в жизни!
Папа очень любил природу, прогулки по лесу, спорт. Нам всем, родным и друзьям, казалось, что он проживет до 100 лет, и старость его не догонит. Но болезнь его не пощадила. Слава Б-гу, что он долго не болел и не лежал. Это был настоящий мужчина! Вечная память ему, наша преданность и любовь!
Среди наших первых друзей были Соркины – Миня и Тамара. Миня (Мендель Лейвик Ицкович) – умный способный человек, но с болезненным чувством зависти. В начале нашего знакомства он был холостяком. Но, подумав, как он говорил, что он не хуже Жилицкого, решил жениться. Он привез из Подмосковья знакомую девушку на 10 лет моложе себя. Тамара была скромная, красивая девушка из бедной уральской семьи. Она умела шить, вязать, готовить. Хозяином в семье был Миня. Несмотря на то, что Миня закончил в Москве академию, интеллигентности, культуры в нем не было. Сказывалось воспитание в семье, налет местечковости окраины Могилева. Многие годы, когда росли дети, мы дружили. Тамара училась, закончила вечернюю школу, потом пединститут и стала хорошим учителем математики в школе. В отличии от Мине Тамара - бесконфликтный человек, преданная жена, мать. Стремление переплюнуть Жилицких привело Миню к оскорблению папы из-за ерунды, и у нас с ним долго не было общения.
Тамара часто болела. Миня ухаживал за ней. Она умерла от рака в 1974 г. Миня жил один и умер в 95 лет в 2009 г. Старший сын, Юра, приобщился к еврейству и уехал к сыну в Израиль, младший, Сергей с крестом на шее, живет в Москве. Я написала о Соркиных особо, т. к. они отличались от остальных друзей. У нас много фото, сделанных Миней. Спасибо ему за это.
Постараюсь рассказать о наших лучших друзьях, если успею это сделать. Не хочется заканчивать на этом свои воспоминания. Но пока нет настроения продолжать свои «мемуары». Возможно потому, что я мысленно проживаю в мельчайших подробностях свою (нашу) жизнь: радости и переживания, неудачи и удачи детей и внуков. За неудачи ищу свою вину.
Скоро новый 2012 год. Даже не верится. С Новым Годом мои дорогие родные! Живите долго и дружно, поддерживайте друг друга.
Целую вас, мама, бабушка.