Эти воспоминания о моих первых годах после репатриации в Израиль написаны почти через тридцать лет после реальных событий. Так или иначе все истории связаны с моей работой в компании DSBG (Dead Sea Bromine Group) - сокращенно Бром, где в должности инженера-технолога я проработал почти десять лет, после чего эмигрировал в Америку. Поскольку речь идет о событиях, связанных с работой, мне пришлось включить в повествование некоторое количество специальной информации, в минимально необходимом объеме объясняющей химию, технологию и математическое моделирование. Я старался изложить эти моменты в максимально популярной форме, но если это не получилось, то заранее прошу читателя меня извинить: «пианист играет как умеет».
Я также постарался заменить или изменить имена главных действующих лиц, но читатели – участники тех событий без труда догадаются о ком идет речь.
Д.В. 2022
Содержание
ХИМИЯ БРОМА
В мае 1991 году я эмигрировал в Израиль. Из иврита я знал только буквы и меня сразу же определили в ульпан на базовый курс. Сначала все шло очень хорошо: язык мне нравился, молоденькая учительница Анат хвалила мое произношение, и каждый день занятий приносил определенный прогресс. Примерно через месяц, когда мой словарный запас достиг уровня Эллочки-людоедки, приятным прохладным Беер-Шевским вечером ко мне на съемную квартиру приехал мой институтский друг Миша Б. и обучение пришлось отложить до лучших времен. Миша уехал в Израиль почти сразу после получения диплома, то есть на тринадцать лет раньше меня, и уже давно достиг статуса «ватик», что означает репатриант со стажем или человек, разбирающийся в местной обстановке. Его помощь мне и многим другим «олим хадашим» - новым репатриантам, по-счастью попавшим в его орбиту, трудно переоценить: он переводил документы, заполнял всевозможные анкеты, объяснял, что такое хорошо и что плохо, и, конечно, помогал найти работу.
- На Броме нужен инженер-технолог – нужно срочно послать твое резюме, - без лишних предисловий начал Миша, - давай посмотрим, что у тебя есть. Опыта в описании собственных заслуг у меня тогда было очень мало, в России я менял работу всего один раз, и Миша явно не впечатлился моим вариантом.
- Мог бы и по-английски написать, ну да ладно, все равно лучше подать на иврите. – И он быстро начал переводить, походу исправляя формат и выбрасывая лишнее: семейное положение, спорт, хобби.
- Миш, вообще-то я последние четыре года не работал как химик, а заведовал вычислительным центром в институте Эпидемиологии. Может быть мне поискать работу как программисту?
- Дим, ты не понимаешь, о чем говоришь: программистов приехали тысячи и платят им копейки, а инженер-химик, да еще кандидат, — это перспектива во всех отношениях. Беер-Шева вообще город химиков и здесь все так или иначе связано с переработкой продуктов Мертвого моря. Я сам работаю в компании Заводов Мертвого Моря, а Бром, куда я тебя сватаю, наша дочерняя компания, специализирующаяся на извлечении и переработке брома. К себе на ЗММ я тебя сейчас устроить не могу: только на прошлой неделе в наш отдел взяли трех профессоров из Ленинграда.
Мое слабое сопротивление было сломлено и на программировании был навсегда поставлен крест. После ужина, не по-русски отказавшись от водки, Миша взял моё резюме: - Завтра напечатаю и отправлю, - и уехал.
Через три дня я получил телеграмму, доставленную специальным курьером, в которой было приглашение на интервью в компании Бром. Как проходило интервью я почти не помню, но впоследствии, через много лет, один мой начальник (Мирон) сказал мне, что все были потрясены глубиной моих познаний, а другой (Дамир) высказался в смысле, что они пытались выяснить, знаю ли я что-нибудь вообще. Восток - дело тонкое – правду никогда не скажут, да и не всегда она уместна. Возможно, свою роль сыграло правильно составленное резюме.
Так или иначе, но на работу меня приняли, и когда я в следующий раз пришел в ульпан и рассказал своим новым друзьям – олимам, что с первого июля выхожу на работу в качестве инженера и собирать персики с оплатой пять шекелей в час в следующую субботу не поеду, это произвело сильное впечатление: как-никак первый человек из группы трудоустроился, да еще не зная иврита. [содержание]
ПСИХОТЕСТ
Как оказалось, у принимающих меня на работу таки были сомнения, а может это стандартная процедура, но, во-первых, взяли меня с испытательным сроком на полгода, а, во-вторых, с условием, что я успешно пройду психотест. Надо - так надо, через неделю я и еще один, только что зачисленный на работу ученый из Ленинграда Яша, поехали в Тель-Авив в контору, занимающуюся таким тестированием.
Продолжалось все это целый день с перерывом на обед с одним из сотрудников этого центра, который вероятно продолжал наблюдать нас в неформальной обстановке. Нам предложили выбрать язык тестирования и из иврита, английского, испанского и русского мы выбрали великий и могучий. Профессиональная проверка заняла всего лишь час-полтора и представляла обычный IQ тест с проверкой знания сложения и умножения в столбик, поиска закономерности в ряду букв или чисел, отбрасывания лишней геометрической фигуры и тому подобное – несложно, и в отведенное время я уложился.
Затем был впечатляющий тест из 513 вопросов, в основном повторяющихся на разный лад: «У меня часто болит живот (да/нет)» или «Я уверен, что живот у меня болит нечасто» и нацеленных на проверку consistency ответов (не знаю как по-русски). Не менее десяти раз меня спросили коммунист ли я, но были и вопросы позаковыристее типа: «Хотели бы вы быть секретарем райкома партии?». Я ответил нет, хотя и сомневался, не сочтут ли меня за дурака – быть секретарём райкома в СССР было не так уж и плохо.
В особенное уныние поверг меня "тест с кружочками", явно на проверку памяти. Начала каждому давали 30 секунд поглядеть на листок с десятью кругами разного диаметра расположенными хаотично, а затем надо было закрыть глаза и карандашом поставить крестик в каждом кружке. За каждое попадание начислялось очко и давалось три попытки. Из 30 возможных я набрал всего пять – явно провалил, и с Брома меня выведут под белые руки, но утешало только то, что Яша имел всего три попадания.
После обеда писали два сочинения: «Мой главный учитель», что по нынешним временам называлось бы скорее Influencer, и «Моя последняя работа», где я простодушно критиковал свое московское начальство, что на Западе, включая Израиль, есть абсолютное табу пострашнее инцеста.
Прошла неделя, другая, а результаты никто нам не сообщал, но и с работы не увольняли – обошлось. Через какое-то время я решил спросить своего начальника, и тот сказал, что беспокоиться не о чем - результат был отличный, иначе бы я тут не работал. Думаю, читатель не удивится, узнав, что через несколько лет другой мой босс, а было у меня их всего два, не удержался и доверительно сообщил мне, что тест я не прошел, но он(!) меня отстоял, потому что видел некий потенциал.
Все-таки тест с кружочками меня мучил, и однажды я рассказал о нем знакомому психологу как пример демонстрации моей посредственной памяти. Она долго смеялась, а потом объяснила, что это тест на честность: супервизор теста наблюдает не подглядываешь ли ты, когда рисуешь свои крестики, а память тут не причем. [Содержание]
АСПЕН
Мой первый начальник на Броме - Дамир, на мое счастье, оказался энтузиастом компьютерного моделирования, которое в те времена было занятием только входящим в моду, а опытные инженеры в большинстве своем все расчеты делали на логарифмической линейке. Но заманчивая идея заменить трудоемкие, дорогостоящие и часто опасные натурные эксперименты нажиманием кнопок на вычислительной машине постепенно пробивала себе дорогу, особенно в физике и химии. Одним из вопросов, который интересовал Дамира во время моего интервью, был могу ли я работать с американской программой АСПЕН, разработанной компанией Aspentech для моделирования химико-технологических процессов.
Я честно ответил, что хотя и слышал о ней, но ни разу не пробовал и «в руках не держал», но добавил, что, наверное, смогу, не на скрипке же играть.
Еще будучи студентом четвертого курса Менделевского института, я начал заниматься научной работой под руководством аспиранта кафедры кибернетики Валерия Викторовича З. Попал я к нему, по-моему, случайно, или может быть моя мама обратилась к заведующему кафедрой академику Кафарову пристроить мальчика в хорошие руки. Забегая вперед, скажу, что Валера оказал громадное влияние на мою последующую карьеру инженера и во многом определил мое мировоззрение и понимание: что такое хорошо и что такое плохо. В эссе "Мой Главный Учитель" во время псхотеста я писал как раз про него.
В группе было еще трое ребят: двое с третьего курса – Володя и Юра, а один даже из моей группы – Игорь Ф. Валера был невысокий, но очень крепкий парень; он был всего на шесть лет старше нас, но требовал определенного уважения и соблюдения дистанции, и, как я теперь понимаю, харизматический лидер. Я услышал, как ребята его называют Валера и тоже попробовал обратиться просто по имени - он меня оборвал: - Кому Валера, а кому Валерий Викторович, начнешь работать, тогда и посмотрим. И очень скоро я понял, что это справедливо: знал я очень и очень мало, например, проучившись в институте целых три года в группе кибернетики, я не только не был в состоянии сказать, что такое математическая модель, но даже никогда и не задавался этим вопросом.
По счастью оказалось, что это всего лишь система уравнений, описывающая поведение некоторого объекта, а задача математического моделирования заключается в том, чтобы написать эти уравнения и по возможности их решить, чем я, собственно, и занимался следующие сорок пять лет с периодическими отвлечениями на переписывание собственного резюме. Валера был занят разработкой системы моделирования химико-технологических систем, предназначенной для автоматизации всевозможных инженерных расчетов. Называлась эта программа СИНСИС – Синтез Систем, и делала практически тоже, что и американский АСПЕН, так что, когда я получил от Дамира на семи трехдюймовых дискетках и установил на своем компьютере этот знаменитый АСПЕН (версия 8.2), оказалось, что я не просто могу с ней работать, но и знаю и его структуру, и возможности, и даже основные алгоритмы, и методы. В основном, это объяснялось тем, что команды разработчиков как наша в Москве, так и в Аспентеховцы в Бостоне, основные идеи почерпнули из одной и той же книги профессора Камерона Кроу "Математическое моделирование химических производств".
Во время нашей первой встречи Валера развернул передо мной лист, на котором была изображена некая диаграмма, состоявшая из прямоугольников, соединенных стрелками, и предложил мне выбрать чем я хочу заниматься. Очень скоро я сообразил, что это и есть так называемая концептуальная схема программы СИНСИС. На каждом прямоугольнике были написаны слова, большинство из которых мне были неизвестны или непонятны: «Итерация», «Физхим Свойства», «Неопределенность», «Регрессия», «Мультивариантность» и тому подобное. Выбрать что-либо в этой ситуации я не решался пока не увидел блок «Оптимизация» и ткнул в него пальцем – про оптимизацию нам говорили в одном из математических курсов.
– Отлично, - сказал Валера, - пока этим, кроме меня самого никто не занимался. – И вписал под оптимизацией мои инициалы. – Вот тебе книга Химмельблау – там есть алгоритм поиска оптимума функции методом Нелдера-Мида, к завтрему запрограммируй, а потом погоняем на тестовых функциях.
- В каком смысле запрограммировать?
- В прямом, на Фортране.
- Но я его не знаю, мы только недавно начали слушать курс программирования на Алголе. - Валера выказал легкое раздражение:
- Ну так возьми учебник да прочитай! Что там в этом Фортране учить – всего-то три оператора. Про Алгол забудь, не трать время. А сейчас давай к столу, время ужинать.
Что там было на ужин из еды я не помню, но помню, что Володя - видимо как раз вернулся из магазина, открыл дипломат и достал оттуда четыре бутылки водки, на пятерых. Пили тогда все: академики и профессора, доценты, и аспиранты, и лаборанты, и студенты, но так как пили на кафедре кибернетики, представить даже человеку, выросшему в России, невозможно. Тогда считалось, что по-другому нельзя, а сейчас мне кажется, что не будь этого институализированного пьянства, я бы добился в жизни много большего, хоть мне и сказочно повезло с научным руководителем. Когда я учился в Менделеевском на кафедре Кибернетики работало полтора десятка молодых профессоров и доцентов, защитивших блестящие докторские диссертации в возрасте до сорока лет, но, по-моему, никто из них не дожил и до пятидесяти.
На следующий день я, конечно, ничего не сделал, наверное, и на занятия в институт не смог добраться, но через неделю принес Валере запрограммированный на Фортране метод оптимизации.
— Вот и молодец, - скупо похвалил Валера, - перепиши на бланки и отнеси девочкам на пятый этаж в перфораторскую. К вечеру я получил от девочек колоду перфокарт толщиной сантиметра три и принес ее в вычислительный центр института, где стояла вычислительная машина ЕС-1020. Валера и его студенты работали на машине сами, без помощи операторов. Друг Игорь помог мне загрузить перфокарты в устройство ввода и нажал кнопку «Старт». Устройство зачавкало в себя карточки, после чего застрекотало АЦПУ и выдало мне распечатку программы. Вместо результата оно напечатало «ОШИБКА 00A1FD», и все.
Я показал ее Валере, он посмотрел на мою распечатку три секунды и: - Беги за бутылкой. – Я понял, что это такая «ребе гелт» - плата за обучение спиртными напитками, и пошел в магазин…
- Принес? - Валера ткнул пальцем во вторую строчку: - Здесь нужна запятая. – И мы сели ужинать прямо в вычислительном центре.
На следующий день я добавил запятую, ввел свои карточки в ЭВМ и получил ошибку 00A34D.
– Делаешь успехи, Дима. Где магазин уже знаешь? – Валера был неумолим. Все то же самое, только на этот раз у меня в третьем операторе была лишняя звездочка и вычисления на этом остановились. Обидно и денег жалко: за два дня я истратил на консультации почти восемь рублей при месячной стипендии в сорок шесть. Я пожаловался Игорю, в смысле, что эта научная работа меня разорит. Он пожал плечами: - Все через это прошли. Попробуй инструкцию по Фортрану почитать.
Предложение потрясло меня своей простотой: получив аналогичную ошибку в третий раз, я взял книгу и довольно быстро разобрался как по коду найти ошибочное место в программе. Через несколько дней моя программа заработала и была включена в СИНСИС как блок оптимизации процесса, и мы с Валерием Викторовичем перешли на «ты». А вот его «бутылочный метод» обучения программированию мне применить не удалось ни разу – видно он специфичен для российских условий.
Первая версия СИНСИСа вышла в конце 1976 года, и я делал на нем свою дипломную работу, а через семь лет и кандидатскую диссертацию, все это время продолжая сотрудничать с Валериной группой и участвуя в разработке новых блоков системы. До сих пор меня удивляет скудость вычислительных средств доступных нам в то время: машина ЕС-1020 имела оперативную память 128 килобайт(!), именно не мегабайт, а килобайт, то есть примерно в миллион раз меньше, чем у современного айфона. Чтобы запустить СИНСИС на такой машине, программу приходилось делить на 30–40 частей, которые загружались в память поочередно по мере выполнения расчетов.
Но все же СИНСИС-85 был мощнее и лучше АСПЕНа образца 1991 года, с которым я начал работать в Израиле, и, кто знает, как бы сложилось положение на рынке программного обеспечения, если бы не случилась Горбачевская Перестройка. В конце 80-х все мы так или иначе начали заниматься какой-либо коммерцией, включая и меня, и Валеру, основавшего очень успешную картографическую компанию, а СИНСИС был заброшен. Зная теперь, что Aspentech превратился в много-биллионную компанию, практически подмявшую под себя все (мировое) моделирование технологических процессов, я думаю, что, наверное, нам стоило тогда заняться коммерциализацией СИНСИСа, но «обстановка не располагала», да и не понимали мы своей ценности. Как-то раз Валера сказал, что одна строка кода программы на Западе может стоить 20 долларов, и все мы сильно смеялись: в то время рабочая версия СИНСИСа состояла из 50,000 строк, то есть тянула на миллион, да кто ж ее купит? [содержание]
КИНЕТИКА
Где-то через полгода после начала работы на Броме получил я от Дамира задание проверить кинетику реакции метилового спирта с бромистоводородной кислотой (HBr), по которой на Броме получали метилбромид – такое вещество, которое используется для обработки (протравки) зерна от всяких вредителей, когда то хранится в элеваторах. Метилбромид при высоком давлением – это жидкость, и его прямо льют в элеватор на зерно: он там потихоньку испаряется ну и вредителей конечно убивает: и жучков, и мышек, но главное не дает зерну гнить. Прошло два дня и нет его – улетел, и никакой опасности. Сейчас этот метилбромид запрещен, потому что вредный для людей (а какой яд полезный?), что еще как-то можно пережить, но еще и для озонового слоя атмосферы, что уже совсем недопустимо. Но в то время он продавался во всех странах и давал Брому около 40% от всех доходов.
А кинетикой мы называем скорость реакции: чем больше ее скорость, тем выше производительность химического реактора, ниже производственные затраты и выше прибыль. Кинетика реакции зависит от температуры, давления и концентрации реагентов. По заданию руководства Брома в Хайфском Технологическом институте (IMI) провели несколько сотен опыто , в которых эти параметры меняли и измеряли соответствующую скорость образования метилбромида. А мне Дамир поручил вывести уравнение скорости, в которое войдут эти параметры.
Я бодро взялся за работу: отчет с экспериментами был по счастью на английском, АСПЕН был не нужен, ввел все данные в Excel и стал подбирать коэффициенты уравнения. Методика известная, занимался я этой кинетикой еще будучи студентом в лаборатории профессора Писаренко, который был невероятно талантлив, написал замечательную книгу, но к моему глубочайшему сожалению, пал жертвой зеленого змия, попав под машину. Сначала надо «придумать» или предположить механизм реакции: как там молекулы друг с другом сталкиваются, частями обмениваются и в каком порядке, а потом составляешь для этого механизма кинетическое уравнение. А потом проверить, как это уравнение описывает имеющиеся экспериментальные данные: если хорошо – значит механизм верный, а нет, то надо попробовать другую концепцию.
Начал я с реакции второго порядка, казалось наиболее подходящей, - плохо получается. Потом первый порядок – еще хуже: что-то не работает. Построил несколько графиков и понял почему ученые из Хайфского института эксперименты провели сами, а обработку и кинетическую модель оставили заказчику, то есть нашему Брому, - ничего понять нельзя! Если посмотреть на зависимость скорости от концентрации HBr, то при 48% скорость прямо уходит в бесконечность, примерно уравнение десятой степени. Формально это означает, что в реакции участвует одновременно 10 молекул, что почти невозможно представить, разве что комплекс какой образуется, но никто такого никогда не встречал. А вот с метиловым спиртом все наоборот: при повышении концентрации скорость реакции увеличивается очень медленно, то есть как бы половинка молекулы спирта реагирует с десятью молекулами бромистоводородной кислоты – опять же быть того не может!
Почитал я описание опытной установки, методы анализа – все вроде правильно, еще раз свои расчеты проверил – может где ошибся в сто раз, бывает такое с процентами, – тоже нет. В общем крутил данные и так и сяк, и вдруг показалось мне, что где-то я такие кривые уже видел. Раскрыл справочник по равновесию и вижу очень похожую кривую для давления пара бромистоводородной кислоты от ее концентрации в воде: до 40% кислоты в паре очень мало, а потом она возрастает экспоненциально, то есть быстрее даже десятой степени. Потом правда рост замедляется, но в Хайфе выше 50% не мерили, потому что Бром не заказывал. А для спирта аналогичная концентрация его в паре над растворами воды растет как раз медленно, как и скорость на графиках. А вот теперь все сходится: просто реакция идет не в жидкой, а в паровой фазе. Эврика! То есть и жидкой фазе кислота со спиртом тоже реагируют, только раз в сто медленнее чем в парах.
Я, конечно, страшно обрадовался, все пересчитал, модель получил, все просто и красиво: одна молекула спирта реагирует с одной молекулой кислоты, 2-ой порядок реакции, но в газовой фазе, и получается метилбромид, который тоже газ. Написал отчет и докладную записку Дамиру и начальнику его Эйтану с предложениями по оптимизации процесса с учетом новой кинетики, дополнительных опытов и проверить способы получения похожих бромидов на предмет, где идет основная реакция, может быть запатентовать новый процесс. Пришел ко мне в комнату Дамир, похвалил, сказал, что отослал мой отчет в Хайфу, но заняться сейчас этим направлением нет никакой возможности: - нам это не в тему, есть много срочной работы, может быть когда-нибудь, а пока вот тебе, Дима, новый проект-задание.
Жалко было, конечно, бросать эту тему, уж очень казалась она мне перспективной, но не спорить же с начальством, да еще, когда в стране всего лишь полгода и на иврите знаешь только «Кама зэ оле?» и «Ма ха шаа?».
В общем переключился я на другие работы, но как-то месяца через два-три захожу в заводскую лабораторию и вижу: наш техник собрал новую установку.
- Рони, что это за колонка, чем занимаешься?
– Да вот, - говорит, - ставим опыты по синтезу пропилбромида в газовой фазе, Дамир лично всем руководит, новая идея у него появилась – все остальные работы пришлось отложить.
- А давно ты над этим работаешь? – Рони посмотрел в журнал и назвал дату. По странной случайности, это был день, когда я послал Дамиру свою докладную записку.
* * *
Помнится тогда я очень разозлился и расстроился: как же так, вот так взять и присвоить, а нового репатрианта побоку? Впоследствии таких случаев в моей практике было несколько и происходили они не только со мной: перспективные идеи передавались другим, изобретатель исключался из патентной заявки или вообще не подозревал, что его начальники что-то запатентовали - бывало очень обидно и неприятно. Но сейчас, вспоминая тот первый случай, я думаю, что уж если на такое пошел Дамир, который закончил среднюю школу в пятнадцать лет, университет в девятнадцать, будучи в армии дослужился до майора и одновременно защитил докторскую диссертацию, за четыре года работы на Броме стал заведующим лабораторией, знал девять языков, то и тот, кто догадался, что реакция идет в газовой фазе, чего-то да стоит. Не у каждого найдется что украсть. [содержание]
СТРИППЕР
Дамир имел глобальную идею смоделировать все основные процессы компании Бром и оптимизировать их, чтобы найти пути повышения производительности и качества продукции, но реальность постоянно заставляла нас отвлекаться от этого плана на более насущные задачи. Как-то раз дверь в мою комнату распахнулась от мощного удара ногой и туда влетел некто, которого вошедший за ним Дамир представил, как Шимона А - ведущего инженера завода 720. Ему нужно было быстро (до обеда, мотек!), посчитать режимы работы колонны очистки воды от МХ -метиленхлорида. На профессиональном жаргоне такая колонна называется «стриппер». Общались мы через Дамира, переводившего с иврита на английский и обратно, и возможно какие-то детали от меня ускользнули. Я просчитал на АСПЕНе несколько вариантов, распечатал табличку результатов и отдал ее Шимону, вернувшемуся за пять минут до обеденного перерыва, и благополучно об этом забыл.
А вспомнил примерно через три года, когда дверь опять была открыта тем же способом - ногой того же Шимона. Я уже понимал иврит:
- Дими-и-итрий, стриппер твой не работает! Почему?! – он был явно раздражен и ни разу не назвал меня «мотек», что означает «мой сладкий».
- А в чем собственно дело - ма ба'айя? – робко спросил я, пытаясь вспомнить, где я видел этого человека, - Какой стриппер?
- Тот который у нас на 720-м, конечно. Три дня как запустили, и все время получаем остаточный метиленхлорид больше 400 единиц, а должно быть меньше 10-и, по твоим же расчетам!
Оказалось, что после того, как несколько лет назад я сделал для него те самые расчеты, была построена реальная колонна-стриппер и не маленькая: 15 метров высоты и полтора метра диаметром. Никто меня ни о чем не спрашивал – такой был стиль в компании, о строительстве я ничего не слышал, но теперь получалось, что это мой дизайн и я должен исправить «свою ошибку». Появился Дамир, а с ним и его босс Эйтан. Шимон уже ввел их в курс дела; о существовании стриппера они знали, но не о проблемах, и, конечно, не имели понятия, что я в этом когда-то участвовал, но получалось, что я их сотрудник и надо реагировать. Решено было послать меня на неделю на 720 завод, который находится в 20 километрах от Беер-Шевы, в месте называемом Рамат-Ховав.
Шимон встретил меня в своем кабинете менее враждебно, чем я ожидал, но с некоторым любопытством, типа: «Ну что, симулятор, попался? Что будешь делать?». Позднее я понял, что это было демонстрацией извечного конфликта между теорией и практикой: «Мы тут работаем, продукт производим, деньги приносим, проблемы решаем, а эти (ученые) на кнопки нажимают, и еще нас учить пытаются!». А я-то думал, что мы друг друга дополняем и делаем общее дело: все ж таки он ко мне пришел колонну рассчитать, а мог бы и сам, по методу Тиле и Геддеса.
Пошли посмотреть в цех на стриппер: сверху подается вода, загрязненная метиленхлоридом, снизу водяной пар. МХ испаряется и улетает через трубу сверху, а очищенная вода стекает снизу. Спрашиваю техника, сколько пара подаете, а он мне протягивает рабочий журнал: а там каждый час одинаковая запись: «Пар: 800 килограммов в час».
– Странно, - говорю, - а что так мало? По расчету надо 2000.
– На то есть две причины, - отвечает техник, - во-первых, индикатор пара у нас показывает только от нуля до 800 кг, то есть как бы сильно паровой кран не открывать, прибор все равно больше 800 показать не может. А в журнал мы должны записывать то, что на индикаторе – получается всегда 800, или меньше.
Тут Шимон пришел в некоторое раздражение, а цех он, видимо, посетил вместе со мной первый раз, и высказал оператору свое неудовольствие, но так быстро и в таких выражениях, что моего знания иврита было недостаточно, чтобы понять суть претензий, кроме вульгарного «берез дафук» - кран не исправен.
– А, во-вторых, - продолжал рабочий, - если кран открыть посильнее, то давление в колонне резко возрастает и срабатывает блокировка пара. – В этот момент принесли анализ сточной воды – 405 единиц, а норма 10 – очень плохо.
- Завтра индикатор пара поменяют, - буркнул Шимон и исчез.
Завтра наступило через три дня – новый прибор установили, и мы с оператором и младшим инженером Мишей Г. начали помаленьку увеличивать подачу пара: дошли до 1100 килограммов - давление резко подскочило и сработала блокировка. Сделали анализ – остаточный МХ: 360 ppm. Вечером я пересчитал стриппер на АСПЕНе – вроде все верно: при 1100 кг пара чистота должна быть 350 ppm, а чтобы очистить до 10 ppm- пара нужно 2000!
Позвонил Дамиру, рассказал ситуацию, он слегка призадумался, а потом говорит: - Знаешь, очень похожий стриппер есть в Голландии, на заводе «Брум» - предприятии, принадлежащем нашей израильской компании Бром. Я с ними свяжусь и спрошу, что они посоветуют. Я тогда про завод в Голландии еще и не слышал, но впоследствии часто туда ездил по работе и даже оптимизировал их стриппер, но это другая история.
Вместо ответа из Голландии прислали по факсу (емайл еще не был популярен) рабочую инструкцию по ихнему стрипперу. Стал я ее читать и вдруг вижу на схеме какой-то маленький насосик. - А что он делает? - А он качает в стриппер анти-вспенивающий агент, всего три литра в час. - А зачем этот агент? - Читаю дальше: - А потому что в исходной воде кроме метиленхлорида есть еще детергент (моющее средство), которое туда попадает во время мойки реактора. Чувствую, напал на след.
Утром прихожу к Шимону в кабинет и как бы невзначай спрашиваю:
- А что, в наш стриппер может попасть вода после мойки реакторов?
– Конечно, - говорит, - всё туда попадает… А что?
– А детергент там используют?
– А как же без него? – отвечает ведущий инженер, - видишь, сидишь ты Димитрий за своим компьютером, простых вещей не знаешь.
– Зато я знаю, что от детергента вода в стриппере вспенивается, давление растет и колонна «захлебывается» … Надо было об этом мне сказать при проектировании три года назад.
В общем нашли мы с инженером Мишей маленький насос, установили бочку с анти-вспенивателем и стали его медленно подавать в колонну. И увеличиваем пар: 1200…1500…2000 килограммов, а давление в норме. Через полчаса взяли анализ: остаточный МХ – 20 ppm, а еще через полчаса только 6 (!) – намного ниже нормы, ну почти точно, как в симуляции.
Пришел Шимон, посмотрел в рабочий журнал и говорит: - Знаешь, мотек, запроектируй-ка нам такой же стриппер, только в три раза больше. [содержание]
ДЕЛИКАТНОСТЬ
Хоть и простая вещь стриппер, но может быть не все читающие прослушали курс «Процессы и аппараты», который преподавал нам на третьем курсе Соломон Захарович Каган. Один глаз у него был стеклянный, но при этом была у него потрясающая способность писать формулы на доске и одновременно спиной видеть, что делается в аудитории: - Зубакова, вы записывайте, целоваться будете после экзамена, когда получите положительную оценку. – И если вы, Читатель, не проходили этот курс, или может быть, отвлекались во время лекций, то предыдущий материал наверно показался тяжеловатым. Ну что ж для разгрузки поговорим на бытовые темы, про аналитическую химию.
Были в нашей технологической лаборатории, которой руководил Дамир, несколько опытных установок, где мы ставили всякие эксперименты, в основном чтобы собрать необходимые данные для расчетов или подтвердить мои результаты моделирования на АСПЕНе. А раз делаешь эксперименты – значит берёшь разные пробы, которые надо анализировать, определять состав материалов и свойства. А делаются эти анализы в Фналитической лаборатории в соседнем здании. Работали в лаборатории в основном женщины, но заведующим был Иоси М – весьма импозантный седовласый пожилой мужчина лет пятидесяти.
Образцы обычно относили на анализ техники, но я любил делать это сам, чтобы была возможность яснее объяснить задачу и природу моих образцов аналитикам. Замечу только, что делать эти разъяснения надо было очень деликатно, чтобы они не обиделись: аналитические химики - одни из самых ранимых существ в мире. Например, мой друг Яша, с которым я проходил психотест, этого абсолютно не понимал и мог, зайдя в лабораторию, швырнуть листок с результатами на стол и заорать: - Я не знаю во сколько раз вы ошиблись с концентраций: в десять или в сто! Пожалуйста, переделайте анализ! – При этом он не смотрел ни на кого отдельно и не обвинял персонально, но все-таки девочки на него обижались.
Однажды во время поездки с работы на заводском микроавтобусе я познакомился с одной из работниц нашей компании Ж, имени называть не буду, которая как раз и работала химиком в этой лаборатории и впоследствии согласилась выйти за меня замуж. Когда-нибудь Ж напишет свои воспоминания и уточнит некоторые детали, которые могла исказить моя ненадежная память. Она и тогда была уже страшно производительна и делала по сто анализов в день при норме восемь.
Но тем не менее и при такой занятости, когда я приносил анализы или приходил забирать готовые результаты, у нее находилось время приготовить и выпить со мной чашечку кофе "боц", а заодно объяснить мне способы подготовки образцов, методику анализов и необоснованность моих сомнений. Насколько мне помнится, в лаборатории она всегда работала одна, а когда заведующему Иоси М. было что-то нужно, он перед тем как зайти деликатно стучался в дверь…
По иронии судьбы, заведующим аналитической лабораторией после ухода Иоси на пенсию стал Яша. [содержание]
РОЗОВЫЙ КОНВЕРТ
Хотя я и работал инженером в компании Бром, по сути дела я был кем-то вроде стажера или интерна: зарплату мне платило Министерство Абсорбции Израиля, поддерживая таким образом интерес работодателя к неговорящему на иврите и не имеющему израильского опыта, но бесплатному работнику. Называлась эта система финансирования «Стипендия Шапиро» и никто не задавался вопросом, что это означает, о таких как я просто говорили: «он сидит на шапире». Как ни странно, названа она была просто по имени чиновника, курировавшего эту программу, и Шапиро оказался вполне реальный человек, с которым мне через несколько лет даже удалось встретиться.
Со дня поступления в компанию Бром мою стипендию, то есть договор на работу продлевали каждые полгода. Происходило это без моего участия, как бы автоматически, но максимальный срок такого «сидения на шапире» составлял
два года. И вот аккурат в конце четвертого полугодия, в четверг вечером вынимаю из своего ящика розовый конверт, в которых присылают увольнительные письма. Вскрыл и точно, даже моего иврита достаточно, чтобы понять: «Сим уведомляем, что с 4 июля 1993 года компания Бром прекращает с вами все отношения» - одна строчка. Я был несколько уязвлен - никто со мной ни о чем не говорил, пришел домой, порадовал жену и детей, позвонил Мише Б. - он приехал, проверил мой перевод – все точно, выпил и закусил, и бодро сказал, что будем искать новую работу. Но все равно уикэнд был сильно испорчен.
В следующее воскресенье, как раз 4-го числа, я пришел на работу, списал на всякий случай самые важные файлы на дискеточку и зашел к Дамиру попрощаться:
- Кому мне сдать халат, ботинки и каску? – Он с удивлением уставился на меня.
- А зачем тебе?
– А разве у вас, когда человека увольняют, не надо сдать рабочую одежду?
- А с чего ты взял, что тебя увольняют? – Я показал ему розовый конверт, и он расслабленно засмеялся.
- Неужели тебе никто ничего не сказал? Тебя уволили как шапировского стипендиата – два года максимум, а с сегодняшнего дня тебя зачисляют на постоянную позицию инженером в компанию Бром, поздравляю… Можешь продолжать работу, а халат тебе теперь положен новый и еще зимняя куртка.
Я сел за компьютер, руки дрожали, буквы и цифры расплывались, а голове стучало: «Что ему мешало мне сказать? Почему со мной так можно?»
Впоследствии оказалось, что объявить мне о постоянной позиции должен был начальник Дамира - Эйтан, но тот, известный пофигист, просто забыл о такой мелочи. Меня в тот же день вызвали в отдел кадров в Бейт Маклеф, вручили письмо на голубой гербовой бумаге о зачислении в компанию, в котором на двух страницах перечислялись прямо-таки фантастические условия и бенефиты: зарплата увеличивалась в три раза, отпуск сорок рабочих дней, масса пенсионных отчислений…, но до сих пор у меня перед глазами тот розовый конверт. [содержание]
КВИЮТ
Когда заходит речь о профсоюзах, многие мои знакомые брезгливо морщатся, особенно те, кто эмигрировали сразу в Америку. От былой мощи американских профсоюзов сейчас не осталось и следа: десятилетиями масс-медиа распускала всевозможные слухи о том, что члены профсоюзов работают только на самых прибыльных местах, а черную работу делают все остальные, верхушка коррумпирована, и что они не нужны и только сдерживают компьютеризацию, роботизацию и рост производительности труда. Во многом это было правдой и критика базировалась на реальных фактах, но маятник явно качнулся в другую сторону, да там и остался: капиталисты стали бесконтрольно обогащаться, разрыв в оплате труда, условно говоря, рабочего и хозяина увеличился в десятки и сотни раз, что вызвало недовольство в народе и дало мощную подпитку социалистической и коммунистической пропаганде: дедушка Маркс оказался прав. А чтобы еще больше максимизировать прибыль и лишить рабочий класс каких-было шансов на возрождение профсоюзов, само производство было постепенно выведено за рубеж, где с работниками можно разбираться любыми методами, даже и не совсем демократическими, типа пулемет.
До приезда в Израиль я этого, конечно, не знал и к профсоюзам относился достаточно негативно, в большей мере потому, что в СССР они занимались чем угодно, кроме защиты прав трудящихся, поддерживали руководящую линию партии и собирали небольшие взносы, которые в основном использовались, даже не знаю куда, может на дома отдыха и бесплатные путевки передовикам производства. Но здесь все оказалось по-другому и узнал я про это не сразу, а только после двух лет работы «на стипендии Шапиро» когда меня приняли на постоянную работу в компанию Бром, то есть дали Квиют.
Слово «квиют» на иврите означает «постоянство», то есть постоянное место работы и статус работника компании. Опять же для тех, кто не жил в Израиле, поясню, что в Америке, например, тоже есть понятие "постоянная работа" или позиция, но прекратить эту «постоянную позицию" для работодателя легче, чем делать кое-что в душе (очень извиняюсь за грубость, но никакое другое сравнение не приходит на ум): не нужно ни предупреждать, ни объяснять что-либо. Приходишь ты утром на работу, а твоя магнитная карточка на вход не работает, и так не лезет, и сяк, поднимаешь глаза и видишь по ту сторону калитки милую работницу отдела кадров, с такой итальянской фамилией, типа Белуччи. – Не старайтесь, - говорит эта Моника, - карточка ваша деактивирована, да и не нужна она вам, вы у нас больше не работаете. Пойдемте со мной, подпишем кое-какие бумаги. - Какая причина? - Да просто у нас реорганизация и ваша должность ликвидируется. – И все, можешь подписать, что всем доволен и претензий к компании не имеешь, а можешь и не подписывать: в обоих случаях дадут тебе картонную коробочку, положишь туда фотокарточки детей и жены, и проводит тебя Моника до ворот, напоследок попросив вернуть пропуск на парковку.
- Может ли такое произойти в Израиле?
– Да абсолютно.
– А с обладателем Квиюта? Можно ли меня уволить?
– Да, можно, но…
- По сокращению штатов?
– Ну нет, компания обязана вам предоставить другую работу.
– По профнепригодности?
– Таких прецендентов не было.
– А за нарушение техники безопасности?
– Это проблема твоего руководства, значит недостаточно проинструктировали тебя.
– Но все-таки могут?!
– Да, мотек, не даешь сказать, за убийство или кражу имущества компании в особо крупных размерах тебя уволят, если профсоюз согласится.
– А я не член профсоюза.
– Нет член, ты инженер, а значит автоматически записан в профсоюз инженерно-технических работников. Вопросы есть?
Через несколько лет я был свидетелем такого случая: четверо рабочих - вся смена, заснули около 16и-кубового реактора, в котором шла весьма опасная реакция, точнее взрывоопасная. Их застукал и нагло разбудил главный технолог, он пришел в полное бешенство и поклялся, что ног их не будет на заводе, и написал соответствующий рапорт. А дальше было так: один из четверых, стажер-студент, он вылетел без разговоров, и никто его больше не видел, а вот у остальных троих квиют – нужно согласие профсоюза, а его нет. Об увольнении речи быть не может (здесь вам не Америка!): люди устали, надышались растворителем и сомлели. Администрация пошла на попятный и приняла решение оштрафовать несчастных на месячный оклад с удержанием в течение шести месяцев и лишить тринадцатой зарплаты. И это не утвердил профсоюз - слишком жестоко. В общем сняли с них, по-моему, недельную зарплату и все.
Не все работники компании имеют этот квиют – мне просто сильно повезло, попал в какую-то «струю», когда давали новеньким, а другие могли проработать без этого квиюта и двадцать лет. Кто читал Олдоса Хаксли «Дивный новый мир», может быть помнит, что были там люди разных каст, которые назывались по греческому алфавиту: альфа, бета, гамма… и последний эпсилон – неприкасаемые. Альфы всем заправляли, делали самую творческую работу, беты малость попроще, типа программисты, а уж канализацию чистили эпсилоны. Так вот на Броме тоже было так: постоянные работники компании делились на сорта (сугим) – алеф и бет. Всё у них было одинаково, кроме оплаты труда: алеф получал при прочих равных условиях на 30% больше, отчислений в пенсионные фонды, премий и количества отпускных дней. Как возникло такое разделение я не знаю, возможно это отражение какой-то прошлой профсоюзной борьбы в первые годы государства Израиль. Постоянных работников на Броме было примерно половина, а остальные работали через посреднические компании и к общему пирогу допущены не были: когда на праздник урожая «Ту би шват» Альфам и Бетам приносили громадные корзины фруктов, остальные эпсилоны смотрели в сторону. К слову сказать, руководящий состав компании, так называемые «бахирим» (просветленные) хоть и не имели квиют, но по бенефитам-корзинам приравнивались к Алеф.
Оказалось, что вместе с квиютом я еще и попал в суг-Алеф и на меня буквально пролился золотой дождь: зарплата по сравнению со "стипендией Шапиро" увеличилась раза в три, полагалась мне тринадцатая зарплата в конце года как бонус и четырнадцатая на оздоровление, компания делала мне отчисления в пять разных фондов: пенсионных и повышения квалификации, а ещё доплата за кандидатскую степень, сверхурочная оплата 150–200%, а за ночную смену причитается добавочный день отпуска. А отпуск тоже приличный – 40 рабочих дней; мне это показалось чересчур, и я задал вопрос: — Это правда?
– Ну, - пояснили мне в отделе кадров, - не совсем: отпуск тебе полагается 28 дней, но есть еще «приз ихадрут»: ты каждый месяц получаешь еще один добавочный день отпуска, если не опаздываешь на работу.
– То есть в течение месяца я не должен опоздать на работу ни разу?
– Нет, опоздания, конечно, случаются, но суммарное время твоих опозданий за месяц не должно быть больше 4 часов.
На работу и с работы домой тебя отвозят на служебном микроавтобусе, который называется «развозка», но, если хочешь, можешь пользоваться своей машиной – компания оплачивает ее страховку. Утром сразу идешь на завтрак: дают только молочное на посуде с голубой каемочкой, а обед мясной – каемочка уже красная, чтобы кашрут случайно не нарушить. В Израиле любят кофе и за день не в редкость бывало выпить три, а то и пять чашечек. Знала об этой привычке профсоюзная администрация, поэтому первого числа каждого месяца приносили нам в лабораторию большую коробку: по четыре пачки молотого кофе и килограмм сахара, на каждого конечно. Первая смена кончается в 4 часа, но если по работе надо задержаться, то в 5 часов вечера сервируется ужин: заказываешь себе заранее что-нибудь из меню; помнится, любил я жареного гуся с яблоками.
Кто хорошо работает, тот и отдыхать должен: положено квиютному работнику два недельных "путешествия" в год, оплаченных компанией и организованных профсоюзом. Один отпуск местный израильский, как правило на Красном море в Эйлате в пятизвездочной гостинице, all-inclusive, для всей семьи. Чтобы детишки не скучали, дают тебе купоны стоимостью 1000 шекелей на аттракционы всякие: на водных лыжах покататься или в Эйлатском аквариуме рыбок посмотреть. А вот второй отпуск положено проводить без детей, только с супругой или, как теперь принято, с домашним партнером, но зато в этот раз везут вас за границу: могут недалеко, в Грецию или Турцию, или круиз по Средиземному морю, а когда и в Америку самолетами забросят, только в этом случае отдых приходится недели на три растянуть – не ехать же в такую даль на одну неделю.
* * *
Переехал я из Нью-Йорка в Массачусеттс и работаю старшим инженером на заводе Waters Corp. Сидим в кафетерии за ободранными пластиковыми столами с оператором Хэнком, ветераном Вьетнамской войны, и инженером по техники безопасности Стивеном, годящимся мне в отцы, кушаем принесенные из дому бутерброды и запиваем холодной кока-колой. Хочешь кофе – вот автомат, чашка за пятьдесят центов, но ты его не хочешь. Все устали, особенно ваш старший инженер, который только что залил в реактор двадцать ведер метанола, вручную. И расслабившись, я неосторожно рассказываю им про Квиют и условия работы в Израиле. Хэнк все более недоверчиво качает головой и наконец не выдерживает:
- Врешь, Димитрий, быть такого не может! Сорок дней отпуска?
– Нет, Хэнк, не вру, и на круизы по морю возят, целый пароход был забит одними работниками компании!
– А коли не врешь, то что ж ты оттуда уехал, идиот? – добивает меня Стивен. И поделом, больше я про квиют в Америке никогда и никому не рассказывал. [содержание]
НАУМ
В первые годы нашего пребывания в Израиле мама писала мне довольно часто, и вот в одном из писем попросила меня по возможности помочь сыну одного из ее знакомых из Иркутска. Надо сказать, что друзей и знакомых у мамы были многие десятки, а то и сотни, во всех больших городах союза, республиках и странах народной демократии. Во-первых, это конечно были ее бывшие студенты и аспиранты, а кроме того, она любила ездить на всякие конференции и симпозиумы, читать как visiting professor лекции по органической химии и знакомиться с коллегами преподавателями и учеными. Мама очень любила помогать людям, и вот представился как раз такой случай: профессор Г. из иркутского университета сообщил ей, что его сын Наум репатриировался в Беер-Шеву и уже несколько месяцев не может найти работу – инженер химик, кандидат наук.
Маме, естественно, отказать я не мог, и попытался разыскать Наума: адреса его не было, но я съездил в Сохнут (Еврейское агентство), где были зарегистрированы все прибывшие в Израиль инженеры и научные работники и, удача - мне сообщили его место жительства. Жил Наум в маленькой съемной квартире, я позвонил, представился: интереса ко мне он не проявил, но оказалось, что он что-то слышал о моей маме от своего папы, и мне удалось войти. Обстановка, мягко говоря, к беседе не располагала: кондиционера нет - духота, грязновато и сесть не на что, и я предложил поехать ко мне домой. Мы сели в мою новую машину и через несколько минут уже сидели за столом; жена приготовила ужин, я распечатал бутылку водки, и ближе к десерту Наум слегка расслабился и рассказал свою историю. Приехал он в Израиль один, примерно два года назад, учил иврит в ульпане, как и все, а потом устроился в лабораторию физических свойств в университет имени Бен Гуриона в Беер-Шеве.
– Если бы ты, Дима, знал какие там козлы! Не знают ничего, а кандидата наук посадили мерить какую-то ерунду на допотопном приборе! Да еще за копейки! Через пять месяцев я уволился – лучше тележки в супермаркете катать! Ноги моей там не будет!
Мне он понравился: человек принципиальный: не каждый вот так возьмет и хлопнет дверью, обязательно надо помочь. Съели и выпили уже достаточно, лицо Наума приобрело розоватый оттенок и остатки рыжих кудрей слегка увлажнились, его серые глаза металлически блестели, когда он рассказывал о том, что незадолго до отъезда из России у него вышла книга, точнее методическое пособие по физической химии для студентов. Диссертацию он делал в МИХМе, у профессора Барзухина, с которым я был знаком и пару раз встречался на конференциях. Занималась его лаборатория расчетом свойств многокомпонентных смесей, и я мысленно подметил, что в Бен-Гурионе Наум работал-таки по специальности.
В свою очередь я рассказал Науму о своей работе на Броме: технологическая лаборатория при опытном заводе, разрабатываем новые и усовершенствуем старые процессы. Если это интересно, то могу рекомендовать его моему начальству. Вопрос конечно получился риторический – ясно, что работа нужна и Бром, мягко говоря, не самое худшее место в Беер-Шеве. Он оставил мне резюме, стал прощаться, и я только проводил его до автобуса – водить мне уже было нельзя.
***
На следующий день я отдал резюме своему шефу Дамиру и вскоре Наума пригласили на завод на интервью. Кроме Дамира его еще интервьюировал начальник опытного завода Эйтан. Потом я провел Наума по заводу и лабораториям, и он уехал, а я пошел поинтересоваться у Дамира – ну как?
- Ты его хорошо знаешь?
- Не очень, но видно хороший физхимик, диссертацию делал в Москве у самого Барзухина, и, по-моему, нам как раз такой человек нужен: готовить свойства для моделирования.
- Меня не очень он нравился, - сказал Дамир по-русски, а потом перешел на английский: - Производственного опыта нет совсем, но Эйтан сказал, что раз новый репатриант – надо помочь, берем на должность инженера, 9-я дарга, с испытательным сроком шесть месяцев. К тебе просьба: свяжись с его московским профессором и попроси прислать референс. А иврит у него гораздо лучше, чем у тебя, Дима.
У меня в то время была 10-я дарга, то есть уровень для расчета зарплаты, но я ведь уже проработал два года и имел "квиют". Всего в то время в Израиле было 13 уровней для инженеров и техников, а для менеджеров – бахирим, что означает на иврите «избранные», была отдельная карьерная лестница из шести ступеней.
В общем начал Наум работать, рапортовал он Дамиру, но я должен был его ввести в курс дела и озадачить. Как раз начинался новый проект по извлечению йода из Мертвого моря, и я попросил его заняться сбором литературы и написать обзор по технологии йода, передав ему все статьи и патенты, которые мне удалось найти к тому времени.
- А ты чем будешь заниматься, - как мне показалось с подозрением спросил Наум. – Я ответил, что пока продолжу работу по колонне очистки брома от хлора, есть заводские данные – надо их обработать.
— Значит меня ставишь по йоду целину разгребать? А сам по готовому – накатанному? А если я за шесть месяцев ничего не успею? – Я немного растерялся, вроде бы он не шутит и действительно считает, что я его подставляю.
– Ну если хочешь заниматься бромом, я поговорю с Дамиром и…
- Да ладно, давай свои бумажки про йод – почитаю. – Прервал он меня, и мы пошли обедать. Столовая ему тоже чем-то не понравилась, и вечером я решил, что раз Дамир хочет, надо запросить характеристику от научного руководителя Наума: я написал одному своему приятелю, работавшему в МИХМе, и попросил связаться с Барзухиным.
* * *
Прошло две недели. В четверг перед выходными нам выдали зарплату, точнее квитанции о переводе денег на банковский счет. Я подошел к Науму и весело спросил: - Ну что, друг, ты доволен? Хочешь пойдем отметим первую зарплату? – Он повернулся ко мне, лицо его побледнело, а рыжие кудряшки вокруг тонзуры распрямились.
– Как же я могу быть доволен, когда я получил 3500, а ты получаешь 4 тысячи?!
Кажется, что я нетактично высказался в том смысле, что три с половиной тысячи шекелей — это лучше, чем ничего. Пиво после этого пить уже не хотелось, и я собрал свои вещи и двинулся к проходной, забыв предложить Науму подбросить его до дома. Проходя мимо почтовых ячеек, я заметил, что в моей что-то белеет. Это был факс от профессора Барзухина с короткой характеристикой: «ПРОХОДИМЕЦ И РЕДКОСТНЫЙ САЧОК».
Я вернулся, разыскал Дамира и показал ему листок, постаравшись как мог перевести содержание на английский. Тот одобрительно покачал головой – дескать, как он был прав, и рассказал мне, что звонил в университет Бен-Гуриона профессору Дершовичу, заведующему лабораторией, где работал Наум, и узнал, что уволили его за то, что он имел привычку отметить утром табель, а потом выйти через черный ход, погулять где-то, и вернуться к концу рабочего дня.
После этого наши отношения с Наумом стали полностью формальными, он старался больше общаться по работе с Дамиром, и проект по йоду мне пришлось делать самому. По прошествии шести месяцев контракт с ним не возобновили и пути наши разошлись на долгие годы. Лет десять назад он неожиданно позвонил: приехал в Бостон и хотел бы встретиться. Мы посидели в ресторане, оказалось, что он закончил юридический факультет Тель-авивского университета, работает патентоведом в хорошей фирме. Про эпизод с работой на Броме мы не вспоминали. [содержание]
ОППОНЕНТ
Где-то лет после тридцати моя память стала заметно ухудшаться: забывал важные даты, лица, имена, телефоны друзей, во время собственного доклада мог пропустить целый раздел, но сильно запомнившийся случай произошел достаточно скоро (точно не помню) после приезда в Израиль. В ульпане я закончил только первую ступень, работать приходилось много, часто задерживался допоздна и на организованную учебу времени не было, а иврита очень не хватало. И вот я решил заняться самообразованием: буду систематически изучать ивритские глаголы, точнее корневые основы, состоящие из трех или четырех букв. Глаголы спрягаются по нескольким типам и от каждого из них по специальным правилам образуются существительные, наречия, прилагательные и тому подобное – чистая математика, точнее структурная лингвистика. Я взял большие перфокарты, по одной на каждую корневую основу, и каждую неделю посвящал два-три часа заполнению такой карты спряжениями, производными и литературными примерами их использования, и устойчивыми словосочетаниями, которые я старался заучить наизусть до автоматизма.
Дело двигалось хорошо, пока я не дошел до корня «ламед-хет-мем», что означает «хлеб», и производные глаголы – «воевать» и «бороться», немного странное сочетание смыслов, но тем не менее… Я заполнил карточку и с чувством выполненного долга положил ее в мою картотеку, затем взял специальную карточку-ключ и записал туда новую основу под номером 13. Внезапно я понял, что что-то не так: под номером 5 в списке было тоже написано «ламед-хет-мем». Не может быть! Я схватил свои карточки и, увы, на пятой увидел почти то же самое, что писал сегодня: хлеб, война, воевать, борьба. То есть прошло два месяца, и я повторно изучил тот же самый глагол-основу, при этом не вспомнив, что уже все это проделал раньше. Баса! (ивр. прокол). На этом мое систематическое самообразование закончилось, как говорится, прозвенел звоночек.
* * *
На Броме я уже работал несколько лет, и время от времени, даже после случая с Наумом, меня привлекали к интервьюированию кандидатов на работу. Как-то утром Дамир зашел в мою комнату и попросил побеседовать с новым репатриантом из России, подавшим документы на должность инженера. Звали его Аркадий Якобсон, фамилия распространенная, москвич, лет 50и, невысокий, с хемингуэевской бородкой. Я прочитал его резюме: доктор химических наук, масса публикаций, изобретения, в общем крупный ученый, заведовал лабораторией в НИОПИК - институте полупродуктов и красителей. Должность инженера явно была ему маловата, но на Броме, да и в других Израильских компаниях в первое время после большой алии 1991 года таких случаев было немало, хорошо, что еще лаборантом не предложили. С другой стороны, без языка сразу работать самостоятельно они не могли, помнится один мой приятель рассказывал, что когда его приняли на работу, начальник так представил его коллективу: «Это наш новый сотрудник доктор Эдельман, он не умеет читать и писать».
Как положено на интервью, мы поговорили с Аркадием о том, чем он занимался в «прежней жизни» и оказалось, что он прекрасно разбирается в химии брома и работал практически с теми же веществами, что у нас на Броме, да и в технологии весьма сведущ. Просто находка и надо его брать, и думать нечего, так и доложу. Я тоже рассказал ему о своей работе, о порядках в компании, а под конец решил немного, как говорят, socialize – пообщаться неформально.
- Аркадий, вот вы работали в НИОПИК, а мой папа тоже там работал одно время, может вы его знали?
- Конечно знал, очень хороший химик, привет передавай.
— Вот здорово, спасибо передам, - что-то в его тоне меня кольнуло.
- И маму твою знаю, бывал у вас дома в гостях в Петровско-Разумовском, замечательную утку с черносливом она готовит. И тебя тоже знаю.
- Что вы говорите, - мне уже было совсем неуютно, - наверно еще маленький был тогда.
- Не такой уж маленький, кандидатскую защищал, а я оппонировал.
Мне показалось, что стул подо мной проваливается. Так вот откуда мне фамилия Якобсон знакома: НИОПИК был ведущей организацией, давшей отзыв на мою диссертацию, видимо папа посодействовал, а Аркадий Якобсон этот отзыв и написал. Я еще у них в лаборатории делал доклад по своей работе.
Аркадий сочувственно смотрел на меня - сказать было нечего. Мы расстались у проходной и больше никогда не встречались. На Бром его не взяли. [содержание]
ПАПИНО ИНТЕРВЬЮ
Мой папа был очень талантливый химик, посвятивший большую часть свой жизни синтезу новых лекарственных препаратов. Кроме химии он знал биохимию, медицину, фармакологию и отлично разбирался в технологии, механике и материаловедении. Я учился в том же Менделеевском химико-технологическом институте на тридцать лет позже него, и не переставал удивляться насколько глубже меня он разбирался практически во всех вопросах. Уже будучи в Америке не в редкость случалось так, что я рассказывал ему какую-то свою проблему, он задавал вопросы, вникал в абсолютно новую для него тему и предлагал один или несколько вариантов решения. Я озвучивал их на работе и получал кредиты, то есть сиял отражены светом. Моя мама, а она тоже была химиком-органиком, да еще и профессором, как-то призналась, что, по сути, папа направлял ее работу при подготовке и кандидатской, и докторской диссертации.
Однажды мы с ним обсуждали тему качества образования в СССР и как ему удалось так глубоко и хорошо усвоить обязательную программу института, не говоря уже о последующей специализации в органической химии. Моя инженерная и химическая подготовка изобиловала пробелами, некоторые курсы, казавшиеся малоинтересными или ненужными, я вообще как-то пропустил, хотя и окончил институт с красным дипломом. Папин ответ был примерно такой: когда я вернулся в 45ом с войны, оказалось, что из нашего класса выпуска 41-го выжило еще только два мальчика. Я понимал, что мне невероятно повезло и это большое счастье иметь саму возможность учиться, и это чувство так меня "согревало" и стимулировало, что неинтересных предметов просто не было... Как в песне, подумал я, жил и учился "за себя и за того парня".
Эмигрировав в Израиль, я предпринимал многократные попытки перевезти туда своих родителей. Они много раз нас навещали, страна им нравилась - я их возил практически везде от Метулы до Эйлата, но репатриироваться не соглашались: - Мы же работаем, а здесь что будем делать? - О выходе на пенсию тогда ещё речи не было. Я решил, что начать надо с папы, как более трудного объекта, и придумал: - Папа, ты будешь консультантом! - Где и кого? - У нас, на Броме в Беер-шеве.
К очередному визиту родителей я подготовил специальное интервью для папы в нашей компании. Основную помощь в организации, а скорее всего и саму идею интервью мне подсказал мой коллега по работе химик Женя Т. Он был ватик – приехал в Израиль еще в 70-х годах прошлого века, прекрасно знал иврит и брал под свое крыло почти всех новых репатриантов с самого начала их работы на Броме. Формат встречи был такой: папе должны были задать 5 вопросов по проблемам, интересующим компанию, а он предложит свои возможные решения. В комиссии были директор исследовательского центра компании Гиора Агам, главный химик Арье Кампф и главный технолог Дрор Май; Женя Т. переводил с иврита на русский и обратно (папа свободно читал по-английски и немецки, но говорить не мог), а я находился там в качестве наблюдателя.
Беседу вел Арье Кампф и продолжалась она больше двух часов. Как оказалось, папа много работал с бромом и соединениями близкими к тем, которые производились в компании, и ему было, что рассказать, несколько раз роли как бы менялись и вопросы задавал он. Каждый ответ он начинал, подумав минуту другую, примерно так: - Похожий синтез мы делали на Дербеневском заводе в 1957 году, но вместо серной кислоты использовали соляную и нагревали не до 100, а до 105 градусов, и выход был не 25, а только 18%.
Особенно, меня, да и, по-моему, всех присутствующих поразил его ответ на вопрос Гиоры, почему у нас не идет реакция Х. Папа явно обрадовался ему: - Да, мы тоже с этим столкнулись на заводе фотореактивов в Долгопрудном, который был перевезен из Германии в СССР в качестве репараций после войны. Не идет реакция Х и всё, хотя точно следуем регламенту. Пробовали разные методы, пока я не догадался посмотреть в немецкую спецификацию реактора – оказалось, что он сделан из алюминия, который каким-то образом катализирует процесс. А мы использовали стальной реактор, потому что оригинальный повредили при транспортировке. – Все наши химики переглянулись, а Кампф тихо сказал Гиоре: - Надо проверить.
По окончании Женя сказал, что руководство было «very impressed», то есть впечатлились. Папа тоже был очень доволен: - Хорошие у вас химики, особенно Кампф, - что было для него высшей похвалой. Ещё через пару дней Женя сообщил мне, что папу могут взять на Бром консультантом с очень приличным окладом на год и готовы подписать договор. Я страшно обрадовался – ну теперь родители уж точно переедут к нам, но папа отказался: - Мне уже 73 года, язык я не выучу, общаться придется через переводчика, да и консультировать мне не очень хочется, я люблю в лаборатории руками работать, да и жарко здесь очень. – Никакие мои уговоры не помогли, да и мама похоже была против – она в то время тоже еще работала.
Удалось мне их вытащить из России только через семь лет, когда мы уже перебрались в Америку. Мама к тому времени вышла на пенсию, а папа так и работал в лаборатории до последнего дня перед отъездом. Уволить его, как участника войны, было нельзя. Как-то раз мы с ним вспоминали это интервью на Броме, и я похвалил его память, - как он помнил где и когда и что он делал лет сорок тому назад. И тут он мне пожаловался, что память резко ухудшилась.
- Знаешь, в 1959 году мы в Долгопрудном делали вещество "Р" в 18-стадийном процессе и я не могу сейчас вспомнить…
- Не можешь вспомнить эти стадии?
- Ну нет, все реакции я конечно помню, а вот забыл зачем мы делали это вещество "Р". [содержание]
ШУМ ПРИБОЯ
В одной комнате со мной располагались еще три молодых израильских инженера: Алон, Моти и Гиль, закончившие университет три-пять лет тому назад и работающие под руководством Эйтана на опытном заводе; Дамиру они не подчинялись, но пользовались услугами нашей технологической лаборатории. Большую часть времени они проводили на установках, но, когда собирались больше одного в нашей комнате, начинался дикий гвалт: они не ссорились, а просто разговаривали так громко и эмоционально, что казалось вот-вот прольется кровь, что в общем-то нормальное общение в ближневосточной культуре. Что они говорят, я не понимал, но все же они мешали сосредоточиться и как-то раз я пожаловался Дамиру на шум. Он очень удивился, ничего не сказал, а на следующий день принес мне большие наушники – мол, трудись в тишине. Полной изоляции не произошло, но какое-то время после этого я работал как бы под шум прибоя, а потом все-таки их снял, чтобы не ставить себя вне коллектива. Все ребята прекрасно говорили по-английски, и мы понемногу стали общаться, сначала по работе, а потом и на общие темы.
Но по мере того, как мой иврит улучшался, из приятного хаотического шума волн начали кристаллизоваться отдельные слова, затем предложения, и до меня стал доходить смысл дискуссий и вообще происходящего. Особенно меня удивил, и, по правде, восхитил, очень высокий уровень ответственности и решений, которые принимали эти молодые инженеры: они подписывали заказы на химические аппараты стоимостью в десятки тысяч долларов, меняли технологические процедуры, планировали и ставили весьма, на мой взгляд, сложные и рискованные эксперименты, и все это без лишней бюрократии, к которой я так привык в Советском союзе. Все они продолжали учиться заочно в университете на вторую и даже третью степень и быстро продвигались по карьерной лестнице. Например, Моти сразу после получения степени мастера назначили начальником одного из крупных заводов компании, а Алон еще при мне стал начальником опытного завода, а затем и вице-президентом компании.
Еще через год-полтора мое восхищение немного поубавилось: в нескольких случаях быстрые и смелые решения привели к довольно неприятным результатам. Например, как-то раз пригласили меня на 730 завод и попросили проверить можно ли повысить производительность главной разделительной колонны – может будет какая польза от твоего АСПЕНа. Почитал я документацию, распечатал технологическую схему, одел каску и потопал на 730-й. Там встретил меня молодой начальник цеха по имени Ури, колледж окончил два года назад, на этой должности три месяца. Выпили кофе и пошли посмотреть завод в натуре. Сверяюсь со схемой: вот главный реактор, вот моя разделительная колонна, система очистки…стоп: не вижу теплообменник №3, спрашиваю куда делся.
- Мы его в прошлом месяце демонтировали, - говорит Ури.
- А зачем?
- Он был лишний. Газ из процесса (кстати, очень токсичный), охлаждается последовательно в трех теплообменниках и конденсируется, а получившаяся жидкость идет в нейтрализатор, вещество-то опасное. Я посчитал, что двух холодильников вполне достаточно, а №3 не нужен и решил его убрать. Правда при демонтаже его уронили и разбили (сделан он был из хрупкого графита), но не жалко, все равно списали.
- Хорошо, - говорю, - раз рассчитал все правильно, то значит не нужен этот аппарат. Пойдем дальше.
Дошли мы до последней стадии и тут Ури мне показывает большую емкость.
— Вот сюда поступает готовый продукт Х перед отправкой на склад. – Странно, думаю, меня вроде послали сюда увеличить производительность продукта Y. И задаю этот вопрос Ури – дескать, что вы все-таки тут делаете.
- Очень просто, - с некоторым превосходством объясняет он, - сейчас делаем Х, а во втором полугодии будем делать Y, он почти не отличается по технологии от Х, поэтому используем тоже оборудование.
- Ага, теперь понятно, а я буду заниматься Y. – а потом в голове что-то кликнуло и спрашиваю:
- А скажи, Ури, токсичного газа при производстве Y выделяется столько же сколько сейчас, когда делаете Х?
- Не знаю, - отвечает, - не проверял.
А я пошел - проверил баланс: во время производства Y газа выделяется почти в три раза больше, и, следовательно, третий холодильник очень даже нужен, без него половина этого газа улетит в атмосферу. Позвонил Ури, очень боялся расстроить его, но сообщил, что без третьего теплообменника работать будет нельзя.
- Спасибо, - говорит, - теперь понятно зачем он был нужен. Закажу новый, время еще есть, а старый все равно раскололся.
* * *
А вот другой инцидент уже был посерьезнее. Случился он в цеху, где варили тогда, а может и сейчас, продукт под названием ТБС. Использовался он в электронной промышленности, спрос на него был большой и делали его много: одновременно работали шесть реакторов по 16 кубометров объемом каждый. Чтобы объяснить, что произошло, придется немножко рассказать про химию – про реакции, потерпите еще.
В реактор – это такая большая кастрюлька с крышкой диаметром три метра - наливают растворитель, примерно до половины, и в нем растворяют исходное вещество БА. Потом слегка подогревают, чтобы реакция шла побыстрее и медленно начинают приливать жидкий бром. Бром реагирует с БА и получается ТБС. В конце реакции растворитель отгоняют, то есть испаряют, а продукт остается в реакторе.
Пока просто, но это еще не все. Оказывается, что с БА реагирует только половина брома, а другая превращается в кислоту и улетает в трубу вместе с растворителем – жалко и не выгодно. Чтобы этого не случалось, в ректор добавляют перекись водорода. Да ту самую, что продают в аптеке как 5% водный раствор для дезинфекции ран, а в концентрированном виде используют как ракетное топливо. Можете не сомневаться, что у нас она была очень даже концентрированная. Перекись водорода реагирует с кислотой, и та обратно превращается в бром. С растворителем перекись не смешивается, как вода с подсолнечным маслом, и поэтому внутри реактора имеется большая мешалка, которую крутит достаточно мощный мотор. Если эти строки читает химик, то ему дальше пояснять не надо, а остальных надо предупредить, что без надлежащего опыта самому этот процесс проводить не стоит, особенно в 16-тонном реакторе.
Но бояться тоже нечего, если все сделано правильно, то реакция идет под полным контролем, в автоматическом режиме, а операторы смены числом четыре человека, только поглядывают на экраны компьютеров, все ли в норме. Вот и в тот день ночная смена загрузила в ректор все что положено и начала закачивать бром. Как я говорил, делать это надо медленно: реакция идет с выделением тепла, и необходимо, чтобы система охлаждения успевала это тепло отводить. Прошло часа три, сели перекусить и тут вдруг один из операторов заметил, что мешалка не крутится. Странно: на экране зеленый индикатор – все в порядке: 20 оборотов в минуту, а видно, что вал мешалки не вращается – мотор остановился.
Такие вещи (двойная ошибка) на производстве случаются, хотя и редко: не только остановился мотор, но и не сработала система контроля и не включила аварийный сигнал, и надо решать, что делать. Непонятно, когда именно остановилась мешалка, пять минут назад, а может и час. Бром - очень тяжелая жидкость, в три раза тяжелее воды, и если прекратить перемешивание, то он будет просто стекать на дно реактора, и реакция с веществом БА практически прекратится. Кроме того, растворитель и перекись водорода тоже расслоятся: на дне будет бром, потом слой растворителя, а сверху водная перекись. Не знаю, на сколько всё это хорошо себе представляли дежурные операторы, но решили они ничего не делать, а подождать до утра, когда придет дневная смена и начальство, и всё записали в рабочий журнал. Подачу брома, естественно, прекратили.
В восемь утра пришла первая смена и начальник цеха – тот самый Гиль, который раньше сидел со мной в одной комнате. Услышав о том, что реактор уже четыре часа как не работает, он был очень недоволен и сказал, что знает, что делать:
- Попробуем перезапустить мотор мешалки, может просто что-то заело! – и нажал кнопку пуск на компьютере. Двигатель загудел и вал мешалки начал медленно проворачиваться: 5 оборотов в минуту…10… 15 и в этот момент раздался страшный взрыв. По счастью крышку реактора оторвало сразу, и основная энергия пошла как бы вверх; операторскую комнату от реакторного помещения отделяла защитная перегородка и люди остались целы, но выход из комнаты был невозможен. От выделившегося тепла растворитель, находившийся в реакторе, мгновенно испарился и все стали задыхаться. Кто-то разбил окно и все девять человек попрыгали на улицу со второго этажа, но и это не помогло – ядовитое облако газа распространялось очень быстро, накрыло их, и все потеряли сознание.
Но, как говорят в Израиле, чудо – это весьма обычная вещь: на звук взрыва выбежал один из рабочих соседнего цеха, быстро сориентировался, одел противогаз и вытащил всех девятерых одного за другим из-под газового облака. На этого у него ушло не больше пяти минут. Вызвали пожарных, скорую помощь, и вертолетом пострадавших отправили в больницу. Всех удалось спасти-откачать и через две недели был выписан последний пострадавший.
Имени случайного спасителя я не помню, кажется ему дали небольшую премию. Гиль больше в цеху не появлялся – его сначала перевели на другой завод, а потом отправили за границу начальником отдела маркетинга. В нашей технологической лаборатории под руководством Мирона мы провели экспериментальное моделирование аварийной ситуации: взяли маленький стеклянный реактор, залили туда все, что положено, увидели, как образовалось три слоя жидкости, подождали час, спрятались за бетонную стенку и включили мешалку… через 42 секунды реактор разлетелся на куски. Именно столько времени прошло до взрыва и на большом реакторе, и на этом эксперимент успешно закончился. Вывод: таки надо приливать бром не торопясь. [содержание]
ГОЛЛАНДИЯ
Году где-то в 95-м зашел ко мне в комнату мой новый начальник Мирон, а Дамир к тому времени уже покинул Бром, и говорит, что поступила просьба из нашего завода-филиала «Брум» в Голландии помочь с расчетом свойств некоторых веществ. Брум по-голландски означает бром, получают они его из Израиля, и делают там разные бромированные вещества для европейского рынка, чтобы далеко не возить. Каким-то образом на Бруме прознали, что у нас есть программа АСПЕН, которая может посчитать свойства компонентов и их смесей: температуры кипения, плотности, вязкости и т. п. А уж зная свойства, голландские инженеры сами спроектируют химический процесс, какой – тебе пока неважно.
Смесь оказалась не интересная: вода и еще шесть известных органических молекул, никакой экзотики – значит все свойства должны быть готовы в АСПЕНовском банке данных; ну, думаю, за пару дней все подсчитаю и отправлю голландцам. Действительно, свойства индивидуальных веществ были у меня готовы еще до обеда, проверил, что можно, по справочникам – вроде всё беседер (хорошо). Но для расчета смесей этих данных мало: нужны так называемые бинарные параметры, то есть энергии взаимодействия каждой молекулы с каждой. Представьте себе шахматный турнир, в котором семь участников играют по круговой системе: сколько всего партий они сыграют? Есть простенькая формула из статистики - число сочетаний из семи по два, но не буду мучить читателя и сам отвечу: 21 партию. А значит и мне надо было получить для моей семикомпонентной системы 21 параметр. На счастье, в шахматы больше, чем два человека не играют, а для расчета многокомпонентных смесей с более, чем двумя компонентами, оказывается, что бинарных параметров почти всегда достаточно.
Где же взять эти параметры? – Правильно, в АСПЕНовском бинарном банке данных. Посмотрел туда: для четырнадцати пар данные в банке есть, а для семи нет – одни нули. Нет, думаю, за два дня не справлюсь. Чтобы получить эти параметры нужно найти в литературе и обработать экспериментальные данные по равновесию, а если и этого нет, то поставить соответствующие эксперименты самому. Да и данные из банка тоже надо проверить.
В общем, не вдаваясь в подробности, занимался я сбором и проверкой этих свойств месяцев шесть-восемь, Мирон меня не торопил, а голландцы народ терпеливый, и наконец отослал все заказчику. Приходит из Брума ответ: спасибо, но не могли бы вы, имея эти данные, решить и саму задачу. То ли времени у них не было, то ли специалист уволился. А проблема в том, что в их производстве для очистки одного бромированного продукта они применяли пропиловый спирт ( он же пропанол), который потом на специальной колонне отделяли от примесей, очищали и использовали повторно. В процесс собирались внести некоторые изменения и добавить промывку кристаллического продукта другим растворителем - толуолом, который потом смешается с пропиловым спиртом и возможно повлияет на работу очистительной колонны.
Мирон согласился, и я взялся за дело. Толуола этого было очень мало, всего 200 граммов на тонну смеси, и поначалу я подумал, что если он и повлияет на процесс, то очень незначительно, но, когда сделал модель колонны и стал считать, оказалось, что не так все просто: толуол накапливается в колонне, но играет положительную роль и в конечном счете уменьшает расход энергии на разделение. Ушло у меня на эту работу дней пять, написал небольшой отчет и послал в Брум, дескать, не беспокойтесь – толуол этот не повредит.
Через пару дней вызывает меня Мирон: - Собирайся в Голландию, сомневаются там в твоих выводах и хотят, чтобы ты им все лично рассказал, и, вроде, еще какие-то задачи для тебя будут. Бэ ацлаха (успехов)! За две недели и Европу посмотришь.
* * *
Компания БрумКеми находится на самом юге Голландии в районе Зеландия в небольшом городке Тернейзен рядом с бельгийской границей, и лететь туда лучше всего через Брюссель, компанией Сабена. В аэропорту меня встретил инженер из Брума Лейф Т, с которым мы как-то сразу подружились и поддерживаем отношения по сей день. Езды на машине было около часа и за это время я про Лейфа довольно много узнал: ему 35 лет, жена Дорис, сын Отто семи лет, недавно построил сам себе дом в маленьком городке, недалеко от завода. На заводе он отвечает за производство нескольких продуктов, внедрение новых технологий – работать я буду с ним, а также редактирует заводскую газету, член профкома, ведет секции тяжелой атлетики и бадминтона. Когда я сообщил ему, что тоже играю в бадминтон, он страшно обрадовался и сказал, что завтра вечером отвезет меня в спортзал на тренировку.
- Посмотри, Димитрий, направо был поворот на Сас-ван-Гент, где я живу и находится твоя гостиница.
- А-а-а… почему мы не свернули?
- Так еще только четыре часа! Мы сейчас едем на завод – тебя там все ждут, и начнем работать.
- Конечно, - с фальшивым воодушевлением отозвался я, вспомнив, что за полгода работы над свойствами ко мне на Броме почти никто и не обращался. А тут, видите ли, ждут.
Через четверть часа мы прибыли на завод. В кабинете начальника завода Вима Хагемана были еще главный технолог ван Хайден, заведующий аналитикой Беренк и молодой начальник цеха Расс. Лейф представил меня и по просьбе Вима я озвучил свой отчет.
- Мы предполагали, - сказал Вим, - что толуол окажет негативный эффект на разделение, а кроме того, планируемый рост производства потребует увеличения мощности установки регенерации пропанола. Французская компания QBE, которая спроектировала и построила нынешнюю установку, заявила, что производительность уже на пределе и надо строить новую колонну. Можешь ли ты на своей модели проверить нынешний режим и посмотреть, что можно в этом плане сделать? Лейф все тебе покажет и расскажет.
После этого мы бегло посмотрели чертежи и, поскольку уже темнело, пошли посмотреть дистилляционную колонну, которая возвышалась посреди завода как космический корабль, готовящийся к старту и опутанный всякими трубопроводами. Полезли по винтовой лестнице, чтобы посмотреть верхнее оборудование: 27 метров – высота десятиэтажного дома. Я старался не отставать, но соревноваться с Лейфом по скорости, могла только обезьяна, натренированная собирать кокосы с пальмы. Сверху нам открылся замечательный вид на реку Шхельда, которая в тех местах разливается на несколько километров, кругом расстилались поля Зеландии, разрезанные узкими полосками каналов, а на востоке в дымке можно было увидеть башни соборов Антверпена. Прямо под нами Лейф показал площадку размером с половину футбольного поля, плотно заставленную двухсотлитровыми бочками в несколько этажей.
— Это наши отходы от разделения: смесь дипропилового эфира и пропилбромида, которая накапливается в этой колонне и которую мы периодически откачиваем в эти бочки. – пояснил Лейф. - Никто не знает, что с ними делать: вещества очень токсичные и никто не хочет брать ни за какие деньги.
На следующий день утром Лейф забрал меня из гостиницы и часов в восемь я уже приступил к работе. Модель процесса была у меня готова еще в Израиле – я поменял некоторые параметры и стал, как говорят, прогонять варианты. После обеда показал результаты Лейфу, а потом мы доложили все Хагеману и инженерной группе. Производительность колонны, если будет добавлен толуол, можно просто увеличить на 15% и еще на 15%, если поставить дополнительный испаритель. Результат всем понравился, и Рассу было поручено заказать новый испаритель.
Наконец кто-то спросил, что я думаю об утилизации отходов производства, накапливаемых в бочках, и тут наступил мой звездный момент.
- Насчет переработки отходов я пока не думал, но при анализе работы колонны обнаружил, что их количество можно сократить примерно в десять раз! Сейчас дипропиловый эфир выводится с тарелки №8 с концентрацией всего 5%, а в районе 24-й тарелки расчетная концентрация 45–50%, что означает, что то же самое количество дипропилового эфира можно удалить из системы, откачивая в десять раз меньше материала. – Здесь надо пояснить, что внутри колонны находятся специальные разделительные устройства, называемые тарелками. Всего в этой колонне было 63 тарелки и номеровались они сверху вниз, так что 8-я была примерно на пять метров выше 24-й.
- Не может быть! – воскликнул Вим, - надо проверить.
– Конечно, - поддержал его технолог ван Хайден, - проверим, но не может быть, чтобы QBE сделало такую ошибку. Сейчас колонна не работает, но в понедельник мы собирались ее запустить – тогда и посмотрим. Расс, есть ли там возможность взять образцы с 24-й?
- А Дмитрий между тем посчитает время с момента запуска, когда концентрация эфира достигнет максимума, - добавил Лейф. На самом деле я уже определил это время в 40–50 часов и сказал об этом Лейфу до совещания, но мы с ним решили еще раз перепроверить динамический расчет.
Ван Хайден и Расс пошли посмотреть на колонну и тут же было отдано распоряжение просверлить в районе 24-й тарелки дырочку и установить кран для отбора образцов. Тут уже я был поражен: на Израильском Броме такое мероприятие вместе с обсуждениями заняло бы месяца полтора.
* * *
На следующий день в субботу я перепроверил все расчеты с участием Лейфа, и он повез меня в спортзал играть в бадминтон. Первым же ударом я сломал его ракетку, но потом нашли что-то покрепче. Для любителя он играл вполне неплохо, и мы с ним в паре выиграли несколько партий у игроков более высокого уровня, что сильно подняло его настроение, и он высказался в плане, что когда я буду приезжать в Тернейзен, то буду тренировать заводскую команду вместе с ним или даже без него.
- Теперь едем ко мне домой, Дорис ждет нас к обеду, - заявил Лейф и протянул мне ключи. - Ты веди машину, а я побегу, здесь всего 11 километров. Прибыли мы почти одновременно. Лейф познакомил меня с женой и сыном и немедленно стал показывать новый дом, куда они переехали из старого всего лишь месяц тому назад.
– Весь проект дома я сделал на Автокаде, потом строители поставили стены и крышу, а остальное мы с Дорис сделали все сами: настелили полы, провели отопление, газ, электричество, воду, канализацию, положили плитку, и все поштукатурили и покрасили. В доме 17 комнат, четыре ванны и три гаража. – Через несколько лет путешествуя по Европе с женой и детьми, мы заехали к ним в гости, и моя жена была также потрясена, как и я в первый визит, и назвала Лейфа «человеком эпохи Возрождения».
– А почему 17 комнат? – тупо спросил я, находясь в легком шоке от увиденного и от удара головой о неожиданно низкий потолок на лестнице между этажами, что было вызвано ошибкой Автокада.
- Именно столько и надо. Мы сначала сели с Дорис и все подсчитали - все комнаты функциональны: чистая кухня, грязная кухня, кладовая, столовая, гостиная, музыкальный салон, мой кабинет, спальня родителей, детская спальня, комната ЛЕГО, комната для железной дороги, комната для детских машинок, фитнес-рум, ну и три гостевые комнаты, у меня шесть братьев и сестер а у Дорис семь.
- Да, действительно, - согласился я, вспомнив нашу трехкомнатную квартиру в Беер-Шеве, где мы проживали с тремя детьми. Обед я совершенно не помню, но потом мы спустились в сад, слева от которого находился дощатый причал и была привязана 15-футовая яхта
- Я специально выбирал участок с доступом к воде – очень люблю катера и яхты. Отсюда начинается маленький канал, который связан с большим каналом Тернейзен-Гент, оттуда выплываем в Шхельду, ну и дальше океан. Выйду на пенсию и будем путешествовать с Дорис. (Что кстати Лейф сейчас и делает, как обещал).
- Но давай я покажу тебе свое главное хобби – садоводство. У меня около десяти тысяч всяких растений, но я еще не все высадил в грунт после переезда. – Мы зашли в теплицу, и он стал называть каждую травинку по латыни и по-английски для меня. – Вот этих, Mentha Nemorosa, у меня четыре вида, а всего в мире их шесть, не хватает с белыми и голубыми цветочками… - Взглянув на меня, Лейф предложил пойти в кабинет, выпить виски и обсудить планы на воскресенье.
* * *
Пропанольную колонну запустили в шесть утра в понедельник. В 10 утра техник отнес образцы, взятые из колонны в аналитическую лабораторию, и вскоре вернулся с результатами анализов: Дипропиловый эфир на 8-й тарелке (прежней точке отбора) - 1%, а на "моей"24-й ничего нет, как говорят аналитики «not detected». К концу дневной смены взяли еще анализы. На этот раз эфир появился на 24-й, но всего 0.2%. Я уже нервничал – неужели ошибся (бывало и такое), и не мог ни на чем сосредоточиться. Еще раз запустил на АСПЕНе симуляцию колонны: да, что-то не так, по расчетам в это время должно быть 1.2%, то есть в шесть раз больше.
Пришла ночная смена. Лейн был чем-то в тот вечер занят, и я был предоставлен сам себе. Прогулялся по Сас-ван-Генту, дошел до шлюза на канале, от которого городок получил свое название, означающее «Замóк на Генте», то есть не пройдя этот шлюз, не попадешь в Гент. Вернулся в свою гостиницу «Hotel Royal», славившуюся на всю округу своим рестораном, но который был открыт только по выходным. В салоне меня ждали хозяин с хозяйкой: сэр, мы уходим домой, будем в восемь утра, вы остаетесь один, заприте дверь, никому не открывайте, в холодильнике полно еды – не стесняйтесь, можете поплавать в бассейне и сходить в сауну.
Я сделал себе пару бутербродов и пошел посмотреть бассейн. Включил сауну, немного поплавал - еще не нагрелась. И тут я увидел красивый полированный гроб с распахнутой крышкой. Оказалось, что это устройство для загорания: включаешь ультрафиолетовую лампу, ложишься, закрываешь крышку, и загораешь! Надо попробовать. Я установил таймер на пятнадцать минут, лег и почти задремал.
Лампа погасла. Я решил вылезти, но что-то случилось с крышкой – не открывается. Надавил сильнее – не идёт, наверное, там есть защелка, полная темнота, шарю руками – ничего, все гладко. Немного отдохнул и предпринял еще несколько попыток – безуспешно. Мне стало себя очень жалко: даже если я и доживу до утра, то когда еще хозяева начнут меня искать. Так и результатов эксперимента не узнаю – может и к лучшему… Время остановилось… В какой-то момент я решил перевернуться на живот и тут вдруг крышка откинулась, но к моему удивлению, с другой стороны, чем я пытался ее открыть! Видимо я забыл с какой стороны залезал и давил с другого боку. В сауну я не пошел.
Около часу ночи меня разбудил звонок Лейфа: - На 24-й эфира 2.5%, а на 8-й уже 4%.
* * *
Ежедневное утреннее заводское совещание началось в восемь. Не успел Вим задать вопрос о нашем эксперименте, как в комнату позвонил начальник аналитической лаборатории Беренк сообщить, что на 24-й анализ показал 9.1%.
– Неплохо, - сдержанно похвалил Вим, - а сколько, доктор Виноград, вы ожидали?
- После 24 часов работы примерно 22%.
- Ну что ж, подождем, но все-равно уже в два раза больше, чем на 8-й.
Следующий образец запланировали взять в 2 часа дня. Я отправился в свой оффис к компьютеру, а после двух вернулся в операторскую. Звонка из аналитики все никак не было, но тут появился сам Беренк листочком в руке: - 29 процентов!
Это была победа. Мои акции возросли на тысячу процентов и продолжали подниматься: вечером 36%, ночью (опять разбудил Лейф) – 46% и, наконец утром максимум: 53%. Дальше продолжать эксперимент не было смысла, поскольку дипропиловый эфир начал попадать в продукт – пропанол, и загрязнять его выше нормы.
* * *
Через несколько дней я вернулся в Израиль, где меня ждало благодарственное письмо от директора БрумКеми и премия пятьсот шекелей.
В последующие годы я много раз ездил на голландский завод, работал над различными проектами по усовершенствованию старых и разработке новых процессов. Вместе с Лейфом мы с небольшими вложениями и изменениями увеличили производительность пропанольной установки с 10 до 35 тонн в день, как говорится, «забили баки» французской QBE.
Мне очень нравилась обстановка на Бруме, то, что теперь называется Corporate culture: доверие к людям и результатам моделирования, аккуратность, минимальная бюрократия и всеобщая заинтересованность в результатах: шутка ли, сам заведующий аналитической лабораторий приносил результаты анализов! И вот однажды, наверное, в третий приезд, я обратился к Лейфу и спросил, что он думает, если я поработаю пару лет у них на заводе. Неплохая идея ответил он, надо поговорить с Вимом. Но результат беседы меня разочаровал.
- Знаешь, Хагеман сказал, что это не имеет смысла, поскольку мы не сможем загрузить тебя постоянной работой, слишком быстро все делаешь. Приехал в первый раз и за несколько дней решил и проблему с толуолом и с отходами дипропилового эфира.
- Да, но ведь я до этого восемь месяцев проработал над свойствами и разработкой модели процесса, по сути, приехал с готовым решением!
- К сожалению, мой друг, это слишком сложно объяснить руководству, как нашему, так и вашему израильскому. Поехали лучше к нам: завтра у Дорис день рождения, и я в подарок купил ей мотоцикл Харлей-Давидсон. Поможешь мне закатить его на стол в кухне? Вот ей будет сюрприз, когда она войдет и увидит, не правда ли?
(c) Dimus 2022, 2024
Привет. Многих узнал. И главное - не просто тебе дался переезд, да и адаптация к иному укладу жизни тоже. Но читается удивительно легко, затягивает. Молодец.
На одном дыхании читал...