Экзамен

«Зачем мне институт, если я любому могу в морду дать?» - Паша Скиба, соседский мальчик, который в детстве отнимал у меня карманные деньги

Эта будет история про мои вступительные экзамены в Университет, но хочется немного нарушить хронологию изложения и забежать вперед лет на семь-восемь, когда я уже работал и параллельно обучался в аспирантуре и готовил кандидатскую диссертацию. Совпали по времени несколько событий: я женился и быстро стал папой, а мои родители купили кооперативную квартиру и оставили нас втроем с женой и ребенком в своей двухкомнатной квартире площадью 35 квадратных метров. Это была редкая по тем временам удача, но оказалось, что мы имеем излишек площади, за который надо платить в тройном размере. Действительно, норма жилья на трех человек была 26 метров, а у нас на 9 больше. Что делать? Денег очень мало, а быстро родить ещё ребенка не было возможности.

Отправился я в наш ЖЭК (жилищно-эксплуатационная контора), дождался приема у заведующей, положил на стол коробочку конфет, чтобы руки были свободны документы представить, и говорю, что вот такая ситуация, нельзя ли что-нибудь сделать. Женщина немолодая, усталая, на столе куча бумаг – может отчет готовит, в коридоре очередь, на, говорит, почитай может что найдешь, а мне срочно позвонить надо. Открываю серенькую книжечку «Сборник нормативных документов…» и довольно быстро нахожу раздел про жилищное законодательство. Вот оказывается право на дополнительную жилую площадь 20 метров имеют доктора наук, профессора, доценты, кандидаты – но, пока это не про меня. Право на 10 метров имеют владельцы породистых собак… аспиранты… О, да это же мой случай!

Но заведующая все ещё занята разговором, и я продолжаю листать. Постановление ВСНХ 1946 года «О коренизации кадров…» а там: «Прием лиц некоренной национальности в высшие учебные учреждения не должен превышать 3% общего количества студентов» (цитирую по памяти, оригинал найти не удалось). Папа говорил, что 2%, но я ему вообще не верил, что такие нормы могут быть закреплены законодательно, и таки был прав. Начальница освободилась: - Ну что, молодой человек? – Вот, - говорю, - нашел, вроде подходит. – Так ты аспирант, что сразу не сказал? – Э-э, вообще-то я заочный. – Неважно, там не уточняется, принесёшь справку – пересчитаем тебе квартплату. – И я счастливый, ушел, от радости забыв свою коробку на столе.

Будучи школьником, о поступлении в институт я как-то не задумывался – все было ясно: пойду как мама и папа в Менделеевский институт, буду химиком. Где-то в восьмом классе я с другом Витей записался в Школу Юных Географов при МГУ, но на летней практике понял, что полевые работы не для меня – плохо переношу комаров в больших количествах. Вите оказывается они тоже не очень нравились, но он так любил географию, что нашел компромиссное решение – стал гляциологом, и следующие пятьдесят лет провел на различных ледниках, где комаров практически нет. А я сосредоточился на спорте, в основном на бадминтоне, и большую часть свободного времени проводил на тренировках или многочисленных соревнованиях, ездил на сборы и даже играл за юношескую сборную Менделевского института на Первенстве ВУЗов Москвы.

Где-то в начале десятого класса на родительском собрание моей маме намекнули, что у мальчика в аттестате будет только две пятерки: по физкультуре и географии, а вот остальные предметы вызывают опасения, из-за недостаточной посещаемости. Мама, и, наверное, папа, пришли в ужас, и, чтобы исправить положение, мне срочно наняли трех репетиторов: по математике, физике и химии, с которыми я осенью начал заниматься по одному разу в неделю. Все они были преподавателями МХТИ и, естественно, мамиными хорошими знакомыми, поскольку она там работала преподавателем на кафедре органической химии и была секретарём партбюро, и о каждом стоит рассказать поподробнее.

Химию мне преподавал Виталий Александрович Дроздов – молодой профессор кафедры Аналитической Химии, очень вежливый (обращался на вы), очень грустный и очень серьезный. Он ужасно стеснялся брать деньги за уроки, и всегда просил передать привет маме, которую он очень уважал. Оказалось, что мои знания химии близки к нулю, и поначалу дела у него шли не очень. Как я впоследствии понял, когда мне самому пришлось помогать школьникам по химии, преподавателю надо сначала нащупать тот базовый уровень знаний школьника, опираясь на который можно ему что-то объяснить. Помнится, занимаясь по просьбе родителей с одним мальчиком восьмого класса, у нас долго ничего не получалось: самые простенькие задачки вызывали затруднения, пока я не догадался, что он просто не знает арифметики даже в объеме необходимом для расчета валентностей ионов в солях, хлористый натрий он понимал, а реакцию с сульфатом алюминия никак уравнять не мог. Что касается меня, то школьную программу мы с Дроздовым освоили, но особого интереса к химии тогда я так и не почувствовал.

Я уже закончил институт, когда узнал от мамы, что Виталий Александрович храбро вступил в борьбу с завкафедрой Аналитической химии Корешковым, обвинив его во многих этических нарушениях по отношению к своим сотрудникам, что обошлось ему самому весьма дорого: в возрасте 52 лет он скончался от сердечного приступа. Мама принимала активное участие в этом конфликте, который стоил ей поста декана факультета, но это отдельная история.

На занятия математикой я ездил домой к Абраму Ефимовичу Лифшицу – заведующему кафедрой математики МХТИ, человеку стереотипической наружности лет пятидесяти, с вьющимися седыми волосами, очень близорукому и непрерывно протирающему свои цилиндрические очки. Во время занятий в комнате постоянно вертелась его девятилетняя дочка Ада, с которой через двадцать лет мы оказались соседями в Беер-Шеве.

В отличие от химии, математику я любил, в младших классах даже участвовал в олимпиадах, и задача Абрама Ефимовича заключалась в том, чтобы "натаскать" меня к экзамену в институт. В первый же день по окончании нашего 4-часового субботнего занятия он вписал мне в тетрадь «сделать ##900-944 из задачника Х». Я, привыкший к 3–4 примерам, задаваемым в школе на дом, простодушно спросил, а какие номера делать, и получил ответ: - Все.

Несмотря на то, что мне ставилась скромная цель поступить в МХТИ, тренировал он меня на задачах, предлагавшихся ранее на экзаменах в университет; ближе к лету любой вариант экзамена на мехмат я делал за час, а на хим или физфак за 20–30 минут. По ходу дела мы также прошли доказательства всех теорем из курса школы, и я был полностью уверен, что с математикой у меня проблем быть не может, да и экзамен в МХТИ был письменный.

А вот физикой я занимался в компании из четырех человек, двое из которых были тоже сыновья профессоров института, а третий - Игорь Френкель впоследствии учился со мной в одной институтской группе и был моим лучшим другом. Репетитором был Анатолий Александрович Воробьёв - доцент кафедры физики МХТИ, слегка лысеющий человек лет сорока, излучавший колоссальную уверенность и абсолютно доминирующий в любой компании, а уж мы подростки просто смотрели ему в рот, и, по-моему, даже старались подражать ему, я уж точно. В первый же день он спросил, знаем ли мы что такое сила. Кто-то вспомнил про второй закон Ньютона, произведение массы на ускорение, но он остановил обсуждение: "Сила - это вот! - сказал Воробьёв и показал нам согнутую в локте руку с мощным бицепсом. Это определение, как догадался читатель, я запомнил на всю жизнь.

Занятия проходили в виде лекций: Воробьёв требовал, чтобы мы записывали каждое слово, а если надо было он брал у кого-нибудь тетрадь и рисовал туда картинку: "Усатый носильщик тащит по перрону вокзала два тяжёлых чемодана." Рядом формула А=0. Носильщик не совершает работы, потому что потенциальная энергия чемоданов не меняется. Вот если бы он тащил их вверх по лестнице...

На каждом занятии Анатолий Александрович по очереди выбирал тетрадь одного из студентов и рисовал туда эти замечательные картинки-иллюстрации к разбираемому материалу, а остальные перерисовывает как могли. Я помню очень расстроился, пропустив занятие, когда была моя очередь на рисунки учителя. Доказательство некоторых теорем требовали знания высшей математики, но поскольку в те времена calculus в средней школе не проходили, он все интегрирования делал для нас через суммирование рядов.

К концу учебного года я заполнил три с половиной 96-страничных коленкоровых тома конспектами лекций Воробьёва и мне так понравилась физика, что я решил поступать на физфак МГУ. К такому же решению пришёл и мой друг Игорь, и мы сообщили об этом Воробьеву. Вопреки ожиданиям, он отнёсся к нашей идее холодно и сказал, что готовил нас всех к поступлению в МХТИ и только. Но мы, конечно, вольны подать документы куда хотим.

Экзамены в Московский университет проходили в июле, на месяц раньше, чем во все другие институты Союза, и это давало возможность второй попытки, если с МГУ не получится. Я оповестил о своем решении Дроздова, который почему-то очень расстроился и сказал, что лучше уж на химфак, потому что интереснее химии ничего нет, и мои родители в общем разделяли его мнение, хотя и не отговаривали. Не помню, чтобы я советовался с Лифшицем, да и зачем, если я любой мехматовский вариант могу решить за час., а уж о физическом факультете и говорить нечего.

Конкурс на физфак был семь человек на место, а всего подали заявки две тысячи абитуриентов. В последний момент Френкель решил идти на химический, но зато вместе со мной документы подал мой одноклассник Сережа Кузьменко, который занимался с другими репетиторами. Первый экзамен был письменная математика, на пять задач даётся четыре часа. Как советовал папа, я начал с более лёгкого: если с задачей какое-то затруднение, переходи к следующей: лучше сделать три попроще и получить тройку, чем только две сложные и неуд.

Так и получилось: я быстренько доказал тригонометрическое неравенство, преобразование с логарифмами, решил систему уравнений и наконец взялся за тригонометрию. С начала экзамена прошло только тридцать минут, а мне осталась всего одна задача, но за следующие три часа ситуация не изменилась: ни один из известных мне приемов не работал, и согласно разработанному плану, я проверил и переписал начисто четыре решённые задачи и сдал работу.

На следующий день я приехал к Абрам Ефимовичу на квартиру и доложился. Черновики у меня отобрали, но по памяти я воспроизвёл все задачи. Он быстро проверил первые четыре – молодец я, а потом углубился в геометрию. Его жена напоила нас чаем, маленькую Адочку отправили спать, и только через полтора часа доктор математических наук показал мне решение.

Надо было знать и использовать две теоремы: первая была исключена из школьной программы ещё до войны, а вторую, он сказал, я буду проходить на третьем году обучения мехмата, если, конечно, буду. - Не думаю, что кто-нибудь вообще решил эту задачу, - сказал мой учитель, - завтра приходи позанимаемся к устному экзамену, до которого оставалось три дня.

Мне повезло, и я вытянул очень хороший билет, как раз то, что мы повторяли с Лифшицем накануне, и преподаватель, как мне казалось очень доброжелательный, сказал: - Что ж, ставлю вам отлично, но.., - он протянул мне заранее приготовленный конверт, - но по письменному экзамену у вас оценка три. Вы можете посмотреть вашу работу здесь, а потом должны ее мне вернуть. – Как три? – страшно удивился я, - и стал просматривать свои листочки. Ну геометрия, понятно, жирный минус, две первые задачи правильно, но в третьей из моего правильного ответа 3.6, было явно сделано 3.8 – хвостик добавлен, даже другим цветом. И рядом проверяющий поставил «плюс-минус», дескать ход решения был правильный – дадим мальчику полбалла.

В следующей задаче я доказывал тригонометрическое неравенство и остановился, когда получил выражение sin(x)+cos(x) < 2 и написал Ч.Т.Д. (что и требовалось доказать) – это всегда так! Здесь к моему знаку (<) была теми же чернилами снизу пририсована палочка и получилось: sin(x)+cos(x) ≤ 2. Дальше проверяющий издевательски приписал: «Это когда это sin(x)+cos(x) равно 2 ?» и, тем не менее, и за эту задачу мне дали полбалла. Странно, не правда ли? Я прекрасно знал, что сумма не может превышать 1.41.

В сильном потрясении я подошел к экзаменатору и хотел спросить его в чем дело, но вся доброжелательность куда-то испарилась, и не дав мне открыть рта, он сухо сказал: «Если вы с чем-то не согласны, то можете подать апелляцию в комнате 204. Оставьте ваш конверт здесь. До свидания.» Впоследствии, вспоминая этот случай, я сладострастно фантазировал, как бы я поступил, будь такое в Америке. Да с этими листочками, да прямо к адвокату, а потом в суд, и расовая дискриминация, и антисемитизм, и многомиллионная компенсация, и… Но тогда я просто пошёл искать эту комнату.

Там мне выдали стандартную бумажку в четвертушку тетрадного листка с заголовком Апелляция, под которым было напечатано «Прошу пересмотреть результаты экзамена по математике.» Никаких объяснений не предполагалось и места для них не было, и мне оставалось только подписать свою фамилию, что я и сделал. – Подождите в коридоре.

Где-то через два часа, я уже представлял, как волнуются родители, из 204 вышла женщина: - Абитуриент, ваша апелляция удовлетворена: оценка «четыре». Можете идти. - И я пошел, точнее полетел, девять баллов это не восемь! Уж физику то я знаю - считай уже поступил.

Позвонил Сергею: у него по математике обе четверки, свою письменную работу он не проверял – всё равно геометрию не решил, и пятерки быть не могло. Стало известно, что эту дьявольскую задачку из двух тысяч осилили только 22 человека (А.Е. сильно удивился и этой цифре), но зато после двух математик осталось всего шестьсот пятьдесят претендентов, то есть два человека на место.

Следующий экзамен было сочинение по русскому языку, который я успешно преодолел, выбрав «свободную» тему и практически переписав моё школьное выпускное сочинение «Женские образы в романе Толстого Война и Мир». Оно тогда так понравилось нашему учителю литературы Юлию Марковичу Халфину, что он поставил пять и приписал:

Я очень рад, я очень рад:

Ты умно пишешь Виноград,

Но мне спросить необходимо:

- Что ж редко так ты пишешь, Дима?

Этим он затормозил моё литературное творчество примерно на пятьдесят лет, но убить не смог. А в МГУ моё произведение оценили на хорошо, что было вполне достаточно, так как оценка по русскому языку не входила в сумму баллов, лишь бы не двойка.

И вот пришёл (Cудный) День Физики – устный экзамен. Беру билет – знаю ну всё, и гораздо больше. Первый вопрос про интерференцию света, детская задачка на второй закон Ньютона и Акустика: законы распространения звука. Ответы нужны в письменном виде, даётся три часа.

Я яростно принялся за работу и за отведенное время полностью исписал тонкую школьную тетрадь: содержанием вопросов я не ограничивался, а излагал всё, что знал по теме, включая рисунки и доказательства от Воробьева. Внезапно ко мне подошел один из экзаменаторов – высокий молодой человек спортивного вида в зеленом костюме и сказал, что пора сдавать работу. Я как раз закончил, но не мешало бы проверить, а время истекло.

Он передал мою тетрадь своему коллеге, сидящему за столом на сцене аудитории и очень похожему на него, но в синем костюме. Я присел напротив и видел, как он вычеркивает мои доказательства и пишет «не по теме». Вдруг он посмотрел на меня и спросил: - А какова природа звуковых волн: как колебания частиц среды происходит относительно направления движения звука? – Я удивился, у меня там столько рисунков этих волн. - Звуковые волны продольные. – Правильно, а вот здесь вы написали поперечные? - Что-то холодное поползло между лопаток, я посмотрел туда, где располагался кончик его красного карандаша: «№3. Акустика. Поскольку звуковые волны поперечные…». Видимо в тот момент я еще думал об электромагнитных волнах первого вопроса и не переключился.

– Знаете, это описка, вот видите, я дальше всё доказывал для продольных. – Может быть. На первые два вопроса вы ответили правильно, а за «звук» я ставлю вам «минус» - и он обвёл мой позор красным кружком. – В таких случаях, абитуриент Х, мы задаем дополнительные вопросы. Вот вам задача. – И он протянул мне листок. - Идите садитесь обратно за ваш стол и решайте.

Прочитав условие, я воспрянул духом: задачка была из книжки «Занимательная физика», из которой Воробьёв часто давал домашние задания, ответ я знал и сразу поднял руку. Подошел парень в зеленом, поставил галочку и дал мне другую задачу. Оказалась каверзная (как и первая), я её не знал и решил неправильно. Пришел Синий, ни слова не говоря, поставил минус и дал новый листок. Так они чередовались, пока счет не стал 4:3 в их пользу, а я уже почти ничего не соображал – цвета смешались, поскольку экзамен длился уже семь часов и мне страшно хотелось в туалет. Я не мог себе даже представить, что во время экзамена можно куда-то выходить. – Последний вопрос, молодой человек, если не ответите, мы вынуждены поставить вам неудовлетворительно. – А я-то думал, что речь идет о четверке. На мое счастье, очередь была Синего, а он черпал вопросы из «Занимательной физики», и счёт сравнялся – ТРОЙКА!

Сергей получил по физике четверку и в результате мы с ним набрали по 12 баллов, а проходной 13. На следующий день мы нашли свои фамилии в вывешенных на стене Приемной Комиссии дополнительных списках, что дало некоторые надежды, но через несколько дней узнали, что нас не приняли. Сергей сразу же подал документы в Гидромелиоративный институт и его приняли туда без экзаменов - зачли университетские результаты.

С Игорем я встретился у Воробьева, он тоже получил по физике тройку и не поступил на свой химфак, но дополнительных задач ему задали всего только пять. Анатолий Александрович, узнав какие вопросы нам задавали, первый раз на моей памяти нецензурно выругался. – Не имели права они вас спрашивать, не из «Занимательных задач», не из сборника олимпиадных задач Иродова – в школьную программу они не входят. А когда услышал про мои «поперечные волны», расхохотался и сказал, ну раз так, вам ребята одна дорога – к нам в Менделеевку.

В МХТИ нужна была химия (странно, не правда ли), и в августе пришлось сдавать экзамены ещё раз: по трём основным предметам я получил 15 баллов, а за «Женские образы в романе» опять четверка. Как нас Премная комиссия пропустила, до сих пор понять не могу: может быть до них там «Постановление о коренизации…» не дошло, а может моей мамы побоялись, но Первого Сентября мы с Игорем Френкелем встретились на первой лекции по строению вещества в Большом Актовом Зале МХТИ. А еще через неделю началось очередное первенство ВУЗов города Москвы по бадминтону, и я уже играл за нашу Менделеевскую команду как студент. А моя бабушка Дуся, которая очень переживала за меня всё это лето, сказала моим родителям что-то вроде «Яблочко от яблони недалеко падает».

Вот такая история о бдительности и подготовке кадра для зарубежных стран. Вы скажете это роковая случайность, да и учился плохо и не поступил в университет; вот друг Сергей тоже не добрал баллов, а уж у него то в анкете всё было правильно. Я и сам так думал, даже после моей находки в ЖЭКе постановления 1946 года, ну прямо вплоть до того, как встретил Кузьменко на бульваре Дизенгоф.

(с) Dimus – Январь 2024